Алексей Мусатов - В колхозной деревне

— Нужны, — спокойно ответил Остапчук. — Но и бумажки могут быть живыми, сегодняшними. А ещё лучше, когда они обращены в завтрашний день. Возьми постановления Пленума…

Раздался короткий стук в дверь. В комнату вошла Наталья Бойченко. Сейчас, переодевшись, она казалась выше, стройнее. На загорелом лице сверкали синевой глаза, и оно дышало свежестью, так украшающей женщин, не боящихся солнца.

— Садитесь, Наталья Климовна, — подскочил Данилевский. — Это хорошо, что вы пришли. Я как раз хотел заняться вопросом, который вас особенно интересует, о грозный страж агротехники!

Наталья ничем не отозвалась на шутку.

— Я не стану спрашивать у вашего сурового начальника, — продолжал Данилевский. — Он сегодня в дурном настроении… Скажите, пожалуйста, вы: чем объяснить, что в прошлом году во время весеннего сева было зарегистрировано пять случаев грубого нарушения агротехники. А в этом году составлено более десяти актов? И это после того, как здесь появилось столько агрономов. Парадокс!..

Глубокие насторожённые глаза Натальи испытующе следили за руками Данилевского, перебиравшими бумаги.

— Что ж тут странного? — сказала она. — Очевидно, в прошлом году не обращали должного внимания.

— Значит, вы считаете, что это явление положительное? — усмехаясь, спросил Данилевский.

Наталья вспыхнула. В усмешке Данилевского она, очевидно, увидела что-то для себя оскорбительное. Она бросила быстрый взгляд на Остапчука, точно хотела сказать: «Как знаете, но я ему сейчас так отрежу…» Однако ответила сдержанно, с подчёркнутым равнодушием:

— Простите, этот вопрос кажется мне ясным…

— На первый взгляд, — поучительно сказал Данилевский, сопровождая свои слова плавным жестом.

Остапчук вспомнил его выражение: «Пока я в области, я умнее».

— Это только на первый взгляд может показаться положительным явлением, — продолжал Данилевский. — А с другой стороны, это в очень неприглядном свете показывает работу специалистов. Вот, скажем, возвращаюсь я и докладываю начальнику об этих актах. Он за голову схватится: что же там мои агрономы делают?

Остапчук внимательно, сочувственным взглядом следил за Натальей. Он видел, что сдержанность, обычно, свойственная ей, борется сейчас с другой чертой характера — прямотой, несколько резкой, может быть, даже суровой прямотой, не терпящей половинчатости.

— Я думаю… — Она подыскивала слова. — Думаю, что начальник сумеет разобраться. В управлении есть люди, которые хорошо знают…

Данилевский засмеялся. Ему нравилась, его забавляла, эта красивая и сердитая девушка.

— Значит, я не сумел разобраться?

Наталья посмотрела на него с нескрываемым презрением.

— Не знаю: не сумели или не захотели… Но знаю твёрдо, что мимо нас не прошло ни одно нарушение агротехники и каждое мы тут же, на месте, выправляли. А в прошлом году…

Данилевский сощурился, но с весёлой улыбкой, словно поддерживая лёгкий, полушутливый разговор, спросил:

— Не кажется ли вам, уважаемая Наталья Климовна, что с первой же минуты нашего знакомства вы отнеслись ко мне… я бы сказал — нелойяльно? Даже неприязненно. Но почему?

Наталья пожала плечами.

— Даже неприязненно?

— Я понимаю: обследователь, — саркастически произнёс Данилевский, — фигура, ни у кого не вызывающая горячих симпатий. В особенности, если дела, будем говорить откровенно, не так уж блестящи. Но, — он внушительно поднял палец вверх, — перед вами обследователь, преисполненный доброжелательства и дружеских чувств, так что никаких оснований…

— Я не уверена в этом, — перебила его Наталья.

Данилевский удивился:

— Ничего не понимаю…

— Бывает, что люди не понимают друг друга, — сдержанно, безразличным тоном проговорила Наталья и повернулась к Остапчуку. — Я хотела с вами поговорить по поводу перестановки тракторов. Вы заняты — я подожду в агроотделе…

Когда за Натальей закрылась дверь, Данилевский, опять скривив губы и вздыхая, бросил:

— Всему учат в наших институтах. Но что касается такта… Такого предмета, к сожалению, нет.

Остапчук помолчал. Он и сам не понимал, что случилось с Натальей Бойченко.

Данилевский вдруг рассердился. Чёрт побери, речь идёт, в конце концов, не о нём и не о его работе, а об МТС, на которой работают Остапчук и эта самая нетактичная особа. Странное дело: он хочет объективно, доброжелательно проанализировать ход сева, показать, что дала работа специалистов, и вот нате вам… Выходит так, как будто он для себя старается. На какого ему это дьявола?

— Во всяком случае, и не для нас, — бросил Остапчук.

— То есть?

Остапчук подумал: нет смысла доказывать, спорить. Но Данилевский настаивал:

— Что ты этим хотел сказать?

— Я хотел сказать, что твой начальник…

Данилевский резко повернулся.

— Он такой же твой, как и мой.

— Ну, пусть будет мой, — нехотя улыбнулся Остапчук. — Так вот, мой начальник, как известно, не очень-то любит неприятные факты и колючие цифры. Особенно, когда с ними нужно итти наверх…

Данилевскому хотелось стукнуть кулаком по столу, крикнуть: «Значит, я для начальства стараюсь?», но произнести эти слова оказалось ещё труднее, чем промолчать. Он протяжно вздохнул, развёл руками и покачал головой.

— Э-эх, Степан, Степан!.. Ты никогда не ценил моей дружбы. Что ж, дело твоё. Но сроки сева…

— Это — дело государственное, — подхватил Остапчук, у которого уже так накипело, что он должен был высказаться. — Сеяли долго, так и пиши. Но отвечать за это я хочу вместе с управлением, с начальником. Запчасти куда заслали? Дополнительный план когда спустили? А мерная проволока?.. Когда прислали мерную проволоку? Дорого яичко к красному дню. Две трети кукурузы посадили вручную. Вместо того чтобы собирать эти протухшие сведения, ты или твой начальник приехали бы лучше и помогли, когда горело…

— Так и передать Петру Мироновичу? — кольнул Данилевский.

— Так и передай.

Директор МТС был нездоров. Но он всё-таки пригласил Данилевского к ужину. Зван был и Остапчук; он отказался, сославшись на неотложную работу.

Наталья Бойченко сидела против Остапчука, крутила в руках карандаш и вглядывалась в лицо агронома так, точно после долгой разлуки видела самого дорогого для себя человека. Как он похудел за эта месяцы! Ей хотелось разгладить тоненькие морщинки вокруг глаз, умных, добрых, ясных глаз, которые умеют вспыхивать гневом, но в которых никогда не увидишь злобы, зависти, мстительности. Конечно, ему не легко. Директор — чинуша, хочет одного: чтобы всё шло тихо и гладко. Мягкая пахота!.. За деревьями не видит леса, за гектарами — урожая. Каждое свежее слово встречает пренебрежительным: «Слышали, знаем…» Или ещё так: «Об этом хорошо говорить на слётах, с трибуны». Весной, ни с кем не посоветовавшись, отдал приказ — пустить культиваторы по неборонованной зяби. И хотя бы поперёк пахоты — нет, погнал вдоль. Сроки сжимал! Конечно, Остапчук очень сдержанно, но решительно заставил директора отменить этот приказ. Главный агроном является сейчас государственным инспектором по качеству — никто не должен об этом забывать. И как государственный инспектор он не подчинён директору. Правда, она знает кое-каких агрономов — ни за что они ни с кем, а тем более с начальством, не будут ссориться. Но Остапчук не из таких. Потому-то ему и не легко. А тут ещё жена… Уже полгода один. Наталья как-то была свидетельницей того, как тётка Ксения трижды напоминала ему про обед. Квартирант… А жена, должно быть, раздумывает: ехать — не ехать! Если бы любила по-настоящему, так поехала бы не только в Привольное, а и в Нарьян-Мар, на остров Диксон, на Таймыр…