Алексей Мусатов - В колхозной деревне

— Питательные и хлебопекарные свойства яровой выше.

На тех же, кто, подобно Степану Тихоновичу, не склонен удовлетворяться этим объяснением, он не прочь и прикрикнуть:

— Вам план спущен? Спущен. Выполняйте…

Недавно в сельскохозяйственный отдел райкома прислали нового инструктора. До этого он работал агрономом в одной из МТС. Раньше человек с агрономическим образованием был среди сельских партийных работников редкостью. Теперь это становится обычным.

— Тебе, Еремин, повезло, — напутствовали его в обкоме. — у Неверова есть чему поучиться. Не секретарь райкома, а энциклопедия, он там с закрытыми глазами куда угодно дорогу найдет. Таких, как Неверов, могикан уже почти не осталось…

Молодой инструктор с головой окунулся в партийную работу. Начал с того, что стал знакомиться с колхозами, с людьми. Район ему понравился: богатые земли, луга, красивые хутора и станицы. В то же время глазом агронома увидел он то, что бывает скрыто для простого глаза. Увидел, что сравнительно с имеющимися возможностями колхозы развиваются медленно. Попрежнему злом является низкая трудовая дисциплина. Скот зимует в неприспособленных помещениях, страдает от бескормицы.

Еремин успел познакомиться со многими интересными людьми: колхозниками, агрономами, трактористами, секретарями парторганизаций — и сделал вывод, что, опираясь на этих людей, в районе буквально можно сделать чудеса, в ближайшие два — три года круто поднять хозяйство колхозов, сделать жизнь колхозников действительно обеспеченной.

С ворохом наблюдений в голове, с заметками и цифрами в записной книжке, с приподнятым чувством, усталый и запыленный, он прямо с дороги, не завернув домой, зашел в кабинет к Неверову и, присев к столу, стал рассказывать.

Неверов слушал его, не перебивая, наклонив к столу черноволосую седеющую голову и рисуя на бумаге карандашом какие-то конвертики и кружочки. Во все время, пока Еремин говорил, он ни разу его не переспросил, ни к чему из услышанного не проявил интереса. Так он слушал полчаса, час и все чертил на листе карандашом кружочки и конверты.

Когда же инструктор умолк, Неверов подождал немного и, не поднимая головы, спросил:

— Все?

— Все, — несколько озадаченно ответил Еремин.

— М-да… — заметил Неверов.

Что он вкладывал в это междометие, было непонятно.

Подождав, Еремин ушел из его кабинета обескураженный. Он не мог разгадать причины того равнодушия, с которым был встречен его рассказ секретарем райкома, и склонен был отнести это за счет того, что, должно быть, мысли Неверова в тот момент были заняты чем-то другим, неизмеримо более важным.

Но когда, вернувшись из новой поездки по району, он опять зашел к Неверову, прием был точно такой же. Ни один мускул не шевельнулся на лице у секретаря райкома. Ни разу не поднял он от стола головы. Тем же синим граненым карандашом он рисовал на бумаге те же кружочки.

Так повторилось и в третий, и в четвертый раз. После этого Еремин, приезжая из командировки, уже не спешил к секретарю райкома. И Неверов его ни о чем не спрашивал. Он убежден, что нового о районе ему все равно не расскажут.

Однажды только на бюро райкома он поднял склоненную над столом голову и отыскал глазами Еремина.

— Вы в «Красном кавалеристе» одобрили посадку чубуков под плуг?

— Это дело интересное, Павел Иванович! — сказал Еремин.

— Непроверенное…

— Они и посадили для проверки. Всего два гектара.

— Что-то вы на себя много берете… — подчеркнул Неверов.

…А как же со Степаном Тихоновичем? Как дальше складывалась его судьба? К чему повела вся эта история?

Колхоз, куда он пришел председателем, слился из трех колхозов. К приходу Степана Тихоновича в колхозе скопилось несколько бывших председателей. В разное время за разные провинности колхозники лишили их своего доверия, отказали им в праве на руководство общественным хозяйством: одному — за пьянку, другому — за барские замашки, третьему — как не отвечающему требованиям времени.

Теперь все они осели в колхозе на положении рядовых его членов. Но, вкусив власти, большинство из них посчитало, что они теперь уже вправе не работать, зато вправе указывать, как надо работать. И, конечно, каждому из этих бывших председателей стало казаться, что новый председатель не так руководит колхозом.

Полетели письма в райком и в обком, стали приезжать в колхоз комиссии и ревизоры, требовать от Степана Тихоновича пространных, и непременно в письменной форме, объяснений. Только что уехала одна комиссия — едет другая. Только что проводил ревизора из района — встречай из области.

В конце концов все обследования и проверки завершались одним и тем же: ничем. Само дело говорило, что Степан Тихонович, конечно, не безошибочно, но безусловно правильно руководит колхозом. Творчески руководит, с перспективой. Но наветы не прекращались. Иные ревизоры уже приезжали в колхоз, как домой, и сами заведомо выражали Степану Тихоновичу свое возмущение, говорили, чтобы он работал спокойно.

Но нервы уже не выдерживали. Обиднее всего было сознавать, что райком и его первый секретарь, райисполком и его председатель, которые уж лучше-то всех знали истинную цену похода против нового председателя, считали все эти ревизии и проверки в порядке вещей и со стороны наблюдали, как человека, у которого куча неотложнейших дел, одолевают обследователи. А ведь Неверову и Молчанову, знавшим действительное состояние дел в колхозе, проще всего было стукнуть по столу кулаком и прикрикнуть на ревизоров:

— Довольно! Больше, чтобы в колхоз без нашего ведома — ни ногой. Не позволим отрывать человека! Имейте дело с нами!

К тому же кое-кому из бывших председателей удавалось иногда на собраниях и восстановить против Степана Тихоновича часть колхозников — своих родственников и приближенных. Бывшим председателям помогал бухгалтер, которого новый председатель отстранил от работы за махинации. Иногда они сбивали с толку и все собрание, и какое-нибудь новое, полезное дело тормозилось.

Что, Неверов приехал в колхоз, чтобы разобраться, помог разрядить обстановку? Нет, сам привыкнув работать в одиночку, полагаться только на собственные силы, он и других предоставляет самим себе, оставляет лицом к лицу с трудностями. Неверов стал упрекать Степана Тихоновича, что тот заварил в колхозе склоку. Секретарю райкома вторил председатель райисполкома. Молчанову как будто особенно приятно было лишний раз просклонять имя человека, который, в сущности, и знал больше его и умел видеть дальше.

Не обошлось у Молчанова и без личного. Не мог забыть он кировскому председателю его слов, сказанных всенародно, с трибуны пленума.