Олег Стрижак - Долгая навигация

Динамики скрипнули и вдруг грянули хрипло: «…А что ей до меня? Она был-ла в Париже!..» На большую приборку положена музыка, и все четыре часа Зеленов, бросая тряпку и вытирая руки о штаны, будет бегать в трансляционную рубку менять пленки. «…И я вчер-ра узнал: не только в нем одном!»

— Черт с тобой! — закричал сквозь рев динамиков Шурка. — В обед принесешь!

Обратно в свой кубрик добирался он кружным путем: где только можно было, приборщики задраили двери и люки. Начав прибираться с неохотой, с ленцой, — уже разогрелись и повеселели, как бывает всегда и с любой работой на борту. Вода текла по надстройкам и трапам, скрипели щетки, хлестали струи пожарных шлангов. На полубаке бесился и прыгал Лешка: Сеня абсолютно случайно окатил его из шланга. Сам Сеня, выглядывая из-за надстройки, делал невинно круглые глаза и душераздирающе пел — в лад палубному динамику: «…Ни-че-го не случилось! Были мы влюблены!..» Шурка спрыгнул в кубрик, скинул голландку и принялся мыть койки, обнаженно повисшие на цепях. С наслаждением потянулись, согреваясь, мышцы; щетка летала, вгрызалась в поверхность, пену смахивали горячей водой; краска, освобожденная от тусклого недельного налета, блестела мокро и свежо.

Творилось небывалое.

Командир «сто восьмого» Громов объявил своим гребцам, что за победу в гонках каждый получит десять суток отпуска. Новость принес Дымов.

Шурка распрямился, крепко вытер обрывком тельника мыльные руки. Никто никогда не давал по десять суток за гонки в масштабе бригады. Но Громов свое дело знает и найдет, как устроить ребятам отпуск. Он бывал свиреп, несправедлив, однако никто на «сто восьмом» не имел привычки на него обижаться.

И Шурка и Кроха знали: решение Громова обсуждают сейчас на всех кораблях.

Только что Зеленов, прибиравший в командирском коридоре, рассказывал, как возмутился Назаров, когда боцман помянул про два внеочередных увольнения. «К чему это? Зачем это?.. Что за мода поощрять бездельников?..»

Бог с ними, двумя увольнениями, да и не в них вовсе дело.

Отпуск! Матрос за отпуск зайца догонит, блоху подкует, хрустальный дворец к утру выстроит. В ночных раздумьях, когда не спится — а не спится к середине службы все чаще, — дом перестает быть просто домом и девочка, с которой переписываешься, просто девчонкой. За годы житья по кубрикам — сдвигаются понятия и приходит уверенность, что там, где гремит на стрелках, уносясь к мирной жизни, экспресс, начинается и правит миром нескончаемый, вечный праздник.

Когда-то, во времена четырехгодичной службы, каждому матросу полагался отпуск, месяц отпуска; потом это дело свернули, и «сутки» стали мерой поощрения.

Пообещать гребцу отпуск… Капитан третьего ранга Громов играл не вполне честно — но безошибочно.

В кубрик спустился Доктор. Он ходил за чем-то на «двести пятый», там тоже ликуют: по десять суток за первое место командир положил — поверил в свою команду после гонок на рейде.

Шурка поглядел на встревоженные лица.

— А ну по местам приборки… Топай, Док, не мешай. Благодарю за информацию.

С приборкой уложились вовремя. Пока подсыхала палуба, взяли в оборот медяшку, и, когда Кроха пропел по трансляции: «По местам стоять! Приборку сдавать!» — кубрик был в норме. Проверял приборку по всему кораблю сам Назаров. В кубрике он недостатков не нашел. Поставив ногу на нижнюю ступеньку трапа, вдруг обернулся:

— Дунай. Передайте Дымову. В двенадцать тридцать построить шлюпочную команду на юте.

— Есть.

Назаров пошел вверх по трапу, и Шурка, вскинув руку к берету, крикнул:

— Смирно!

— Вольно, — отозвался с трапа Назаров.

— Вольно! — и Шурка снял берет. — Занятно…

Корабль дышал водой и чистотой. На стенке трясли одеяла и койки. У сходни стоял Доктор и важно хлопал по одеялам указкой. Если вылетало облачко пыли, хозяин одеяла поворачивал обратно. Мичман Карпов выдал свежие ломкие простыни, застелили койки. Спустился в кубрик Кроха, три койки разбросал: «Порядка не уважаешь — себя уважай. Внимание всем! Найду морщинку на одеяле — будем тренироваться. Вместо кино».

— И сказал старшина матросу: бери постель и иди. И матрос схватил койку и побежал, — очень серьезно сказал Сеня.

Дымов покосился на Сеню, на его койку (была она заправлена безукоризненно), поманил Шурку пальцем: пойдем-ка…

Вывел к шлюпке и опустился на колено. Провел рукой по килю, поддел ногтем пузырь краски и оторвал здоровый лоскут. Обнажилась черная древесина. Кроха раскрыл нож: лезвие без усилия вошло в дерево на сантиметр. Шлюпка промокла насквозь и сгнила на треть.

— Вот так.

Отобедали без аппетита.

В двенадцать двадцать девять Доктор, в черной форме и с повязкой рассыльного по кораблю, торкнулся в дверь кают-компании и доложил командиру, что гребцы гоночной шлюпочной команды построены по его приказанию: ют, левый борт.

Назаров вышел на ют, брезгливо глянул в низкое небо. Полз тихий ветерок; флаг и вымпел отсырели и не шевелились. Вдоль борта, сторонясь швартова, стояли в шеренгу гребцы: линялые береты, запачканные приборкой робы. Стояли по ранжиру, старшины вперемежку с матросами. Дымов, в черной форме, с повязкой дежурного, скомандовал и шагнул для доклада.

— Встаньте в строй, Дымов.

Кроха аккуратно повернулся, замер на правом фланге.

— Товарищи матросы и старшины, — скучно начал Назаров. — Как вам известно, завтра вся страна отмечает День Военно-Морского Флота. Командованием бригады утвержден план спортивных и культурно-массовых мероприятий. На десять ноль-ноль назначены гонки шестивесельных ялов, дистанция две тысячи метров. Шлюпка нашего корабля всегда…

Дымов чуть улыбнулся. «Шлюпка нашего корабля всегда… » — прочиталось отчетливо в его взгляде. Матросы, всю службу прошедшие при Демченко. Дымов, Дунай и Доронин уходят осенью. Разин и Сермукслис — весной. Семенов единственный молодой в этой команде. Равнодушные лица. Сколько слов они выслушали за три года? Ну, вот что…

— Ну, вот что! Ко мне приходил утром боцман. И это вам тоже известно. Приходил просить для вас поощрения. Я отказал. Я не вижу необходимости сулить поощрение за первое место в гонках. Я не вижу необходимости пускать службу наперекос ради игр в праздничный день. Я не вижу необходимости острых переживаний вокруг гонок, когда у старшины первой статьи Дуная молодые акустики несут вахту слабо, а включать станцию без разрешения — умеют. Когда у торпедистов Дымова восемь суток назад отказала система стрельбы сжатым воздухом. Когда подчиненные старшины трюмных Доронина при наполнении цистерн затапливают кубрик. Когда у боцмана Раевского и его подчиненных Сермукслиса и Разина на блоках грузовых стрел — ржавчина. Оставляя эти соображения в стороне, хочу заметить, что в варианте заранее обещанного поощрения усматриваю элемент торга, каковой, не говоря уже обо мне, должен быть для вас, лучших гребцов бригады, унизителен. Не стыдно? …Смирно!