Олег Стрижак - Долгая навигация

Шеренга дрогнула и напряглась.

Назаров приложил руку к фуражке:

— Приказываю! Не уронить чести корабля. Занять в гонках первое место.

Четко опустил руку и, склонившись, шагнул в дверь.

— Юра, — удивленно сказал некоторое время спустя Карлович. — Дай команду разойдись. Капитан забыл, а мы будем стоять как столбик.

Вместо хохота вышел всхлип… Нарочито тягуче поднялись гуськом на ростры, улеглись, назло канонам, поперек торпедного люка. Вздохнули в шесть животов. «Приказываю!» Прежний командир «полста третьего» Демченко сказал бы: «Ребята!! Они плюнули нам в душу. Они обозвали наш корвет грязной пиратской шхуной. Не потерпим?» — «Не потерпим!» — проревели бы шесть глоток. «Задавим?» — «Зад-давим!» — «Ну, добро. Есть еще моряки на свете…»

А старпом пришел бы во время работы. Потрепался бы: «Матросам без конца приходится бегать взад и вперед, то нужны люди здесь, то всех зовут туда, потому что в одно и то же время всюду есть какие-то дела…» — и ломай потом голову: откуда цитата? Вскользь: «А кто такой был адмирал Бутаков? …Н-да. Нетвердо», — и прочел бы краткую живописную лекцию о заслугах старинного адмирала перед флотом российским. И, уже уходя: «Кстати. О шлюпке Григорий Иванович Бутаков говаривал так: шлюпка есть вернейшее средство нам всем узнавать, кто из какого металла. Вот так, альбатросы».

— …Не буду! — неожиданно сказал Карл. — Спина болит.

У него в самом деле бывали приступы безжалостной боли в пояснице. Карл никогда не врал, и если сказал «болит» — прихватило до остервенения. Карл вырос на хуторе, врачей не любил, особенно низовых военных врачей, одержимых манией ловить симулянтов. Некоторые строки в Корабельном уставе выделены жирным шрифтом, одна из них: «Никто не имеет права скрывать болезни». Но достаточно было раз упрекнуть Карла в хитрости, чтобы он позволил себе забыть эту строчку.

— А у меня не болит, — заворчал Леха, — а я скажу: болит! Бушлатиком прикинусь…

— На других пароходах десять суток дают, — отвлеченно вздохнул Кроха. — Нет! Мне не сутки. Мне отношение важно. У кого шлюпка самая гнилая? У нас. У кого комплектация полная? У нас! Кто больше всех в море пашет? «Полста третий»! Люди за отпуск гребут, так они же гре-сти будут! Петр победителям чарку наливал!

— И рубль давал серебряный, — сказал, насупясь, Иван.

— И рубль. Серебряный!

— Матрос за десять суток помрет за веслом, — сказал Леха.

— Помрет… — сказал Шурка.

— Помрет, — согласился Сеня.

У Дымова была жена, и у Лехи была жена. У Дымова далеко, а у Лехи близко: в соседней деревне. Свадьбу сыграли в марте, и видел Лешка жену с тех пор — два раза. У Сени жены не было, но домой ему тоже хотелось.

— Заболею, — додумал наконец Иван.

— Для твоей болезни в энциклопедии места не хватило.

Дымов почесал большую твердую голову.

— Хошь не хошь. Грести надо. Да помогут нам наши привидения.

И за ним поднялись остальные.

Не имели они права проиграть.

Шлюпку подняли на талях до упора. С сомнением осмотрели днище. Последнюю капитальную обработку шлюпки проходили два года назад, в доке.

…Плотным слоем шла жара.

Громыхал, дымил завод. Причалы и доки были густо забиты эсминцами, лодками, тральщиками; тысячи людей от подъема до спуска флага скребли и оттачивали железо; гулко стреляли цеха, выла пневматика, жег взгляд расплавленный сурик, — и посреди этого грома, перенесенные стотонным доковым краном, легли на белый камень три крохотных деревянных существа. Приземистый мичман выстроил десяток полуголых парней и поставил задачу.

Потом они долго вспоминали ту пору как одну из самых счастливых — пору покоя и упоения работой.

Шлюпки выдраили и выскоблили изнутри, убрали подпорки и положили суденышки килем вверх — на чистый старенький брезент. Ножами и скребками ободрали доски догола, выбили вон шпаклевку и дали просохнуть.

Над мачтами и кранами ползло язвительное солнце. Голые спины подсохли подобно дереву, потемнели и заблестели. Боцман сказал «можно», и Карл намешал ведро лучшей в мире шпаклевки. Швы проконопатили намертво, прогрунтовали и тщательно прошлись по темно-красным ребрам кирпичом — до блеска.

Днища и спины выглядели одинаково.

Из цеха примчались на электрокаре новые оковки для киля.

И только потом на блестящие красные доски легла первая — сплошной блик — полоса шаровой краски…

Сейчас, под холодным серым небом, док казался выдуманным раем.

— Только не слишком усердствовать, — предупредил Кроха. — Обдерете по запарке все днище…

Понимающе хмыкнули. Нужно с умом и терпеливо отметить все места, которые могут тормозить ход, загрунтовать их, вылизать и покрасить.

— Команде в баню! Обмундирование чистить и починять!

Дунула с неба водяная пыль. Погода, как писали старые романисты, благоприятствовала любви. Шлюпка, укрытая сверху чехлом, раскачивалась на талях, ловчила дать килем по макушке. Работали споро и зло. В нарушение правил пустили по кругу сырую сигарету, глотнули дымка без отрыва от дела. Под правым бортом густо бил по воде пар. Душ, наверное, был уже раскален, и в нем, ударяясь твердыми плечами, несуетливо и быстро, с гомоном, смехом мылась, стиралась матросская братия… Кроха глянул на часы, пристегнутые на время работы к воротнику, толкнул Шурку: «Мыться беги. Через полчаса наряд инструктировать». Шурка совсем забыл, что заступает дежурным по кораблю. Незадача… По кораблю заступать приходилось часто, а теперь, с получением двух нарядов, крутиться надо было через сутки. Сутки править жизнью корабля — после этого уже ни двигаться, ни разговаривать не хочется. А завтра гонки. Всей корабельной вахтой заведовал боцман, и, плюнув, Шурка бросил шпатель и нож, скатился в старшинский коридор, стукнул в дверь старшинской каюты: «Прошу разрешения!..»

Распаренный боцман лежал, откинув плюшевую занавеску, в белой маечке на койке и, насупясь, читал. Говорили, что до призыва, до сорок второго года, он был учителем в начальной школе, и всем на «полста третьем» это казалось забавным.

— …Что надо?

— Товарищ мичман. По кораблю должен заступить.

— Заступай, — сказал боцман и перевернул страницу. Книга была обернута в успевший засалиться лист вахтенной ведомости, но Шурка знал, что это — «Джен Эйр», которую боцман ночью забрал у Крохи: «Бессонница у меня. А тебе на вахте читать не положено».

— Два наряда имеешь?

— Имею, — сказал Шурка.

— Заступай.

В каюте стояла полутьма. Сразу за иллюминаторами темнел глухой борт «сто восьмого», меж бортами фыркал отработанный пар. Иван намудрил с цистернами, корабль приобрел ощутимый, градуса в два, крен на правый борт. Ночная лампочка светила на боцманскую грудь — просторную, как письменный стол.