Олег Стрижак - Долгая навигация

Все, о чем он мечтал, это: вылечить мать, наесться и купить костюм. Потом жениться.

В училище ему дали суконную выходную форму и шерстяное одеяло. А на завтрак давали белый хлеб. Правда, немного. Он не верил нынешним лейтенантам из семей, где за стеклами пел хрусталь и светились недобро коллекции охотничьих ружей. Это было неверие самоучки и переростка. Вся судьба не сложилась оттого, что он был переросток.

Никогда не мечтавший о море, он был истинным моряком. Что он очень хороший моряк, он понял после того шторма, в свои тридцать лет. Там все дело было в чутье и зверином упорстве. Он вернулся в базу без трапов, без шлюпок, без единой вьюшки на палубе и стоял посреди гавани: нечем было швартоваться. Тогда и пустил кто-то фразу о том, что Назаров летами велик, а умом не весьма: хорошо, дескать, вылез случайно из шторма, но зачем было лезть? Со спокойной усталостью он наблюдал, как всходили с чарующей легкостью новые лейтенанты.

Жизнь была прожита, дочки на выданье. С морем, считалось, роман завершил. Ожидала хорошая должность на берегу, звание — второго ранга, как вдруг… Непременно случается вдруг. Служим дальше. В забытой бухте. «За что тебя к нам?» — спросил комбриг. «Будто не знаешь?» — «Знаю. Интересно, как ты изложишь». Почему комбриг послал к танкеру именно его, думать не хотелось. Если додумывать, получалось нелестно.

Думать следовало о другом. Он уже пообщался по радио с капитанами буксиров. Они прямо сказали, что везти проводник на танкер должен он. «У тебя же катер». — «Нет у меня катера! Шлюпки у меня!» Нет так нет, согласились они, подожди, пока стихнет. Им можно было ждать. Они находились на спасении, и шел им за это коэффициент. Они готовы были ждать до весны.

«Командир корабля не может отступить от выполнения задачи…» Это Устав. Танкер, конечно, не погибнет, но если его разорвет, тысячи тонн нефти уйдут в море — то, что называется последствия неисчислимые.

Спускать шлюпку?

На такой волне?

Бред.

«В случаях, не предусмотренных… командир корабля, сообразуясь с обстоятельствами, поступает по своему усмотрению, соблюдая…»

«…Смело, решительно и энергично, без боязни ответственности за рискованный маневр».

«Вял, Андрей. Вял!»

Одиннадцать месяцев назад при выполнении маневра, который, по заключению комиссии, не был оправдан, на корабле капитана третьего ранга Назарова случилась большая неприятность.

Боцман спускался медленно, по рвущимся из-под ног трапам, одерживаясь за мокрый поручень голой рукой. На цепи качать стало меньше, но злей, и корабль, не попадая с волной в такт, бился на натянутой стали, словно в приступе кашля. Две мачты с белыми, красными огнями качались в синеющем небе; в синеющем воздухе томительно желтели палубные фонари. Вода стала чернее. Все так же ударял короткими порывами злой, несправедливо холодный дождь. Боцман ступил на мокрую палубу и пошел, по качающейся, в корму. У трубы его ждали: толпясь встрепанной кучкой, в мокрых шапках и блестящих под дождем канадках, засунув шеи поглубже в воротники. Здесь, между трубой, шлюпкой и трапиком на кормовые площадки, можно было, затиснувшись всемером, не замечать качки. С мятой фуражки боцмана лило. Разжав кулак, он обнаружил кашу из тонкой заграничной сигареты. Вытер ладонь о штаны, достал из-за пазухи простую «ароматную», ловко прикурил, затянулся еще разок и отдал сигарету Крохе. Кроха передал Шурке, Шурка Карловичу, и как ни экономили затяжки, кончилась сигарета досадно скоро. Валька последним пососал ничтожный клок размокшей бумаги с тлеющей горячей крошкой, закашлялся и стал яростно отплевываться за борт. Волна то принимала плевки у самых сапог, то проваливалась вниз метров на шесть…

— Так, — сказал боцман. И посмотрел внимательней — кучка кургузых, заспанных на вид мужиков.

— Так… Кто пойдет?

Нехороший вопрос, боцман. Лучше б сразу назначил. Мужики отвернулись, сморщившись, к морю: вода и вода. Пролетала под бортом глухая пустота, выплескивалась пеной под днище шлюпки. Казалась вода играющей, легкой, но сотни тонн железа валились со стоном… Идти-то не жалко. Как спускать эту дуру, чтоб не шлепнуло в щепки о борт, чтоб не взять одним махом по планширь воды? Как отдать крепления талей, чтобы руки не оторвать? Страшную, слепую силу воды они знали, било их и о борт и о камни; хуже всего — когда подхватывает и несет на холке волна, как в минувший декабрь, когда снимали с камней транспорт и послали их делать промеры. Загребает тебя вместе со шлюпкой — и прошвыривает, несет, ускоряя, вперед и вперед, и немеет в груди оттого, что уже ни руля и ни весел не слушает шлюпка, что летит все скорее — боком, кренясь… удар. Троих выбросило вон. Женьке разбило голову, остальные отделались пустяками. Прыгнули по грудь в урчащую декабрьскую воду, потащили пробитую шлюпку с камней. Много было всего — а осталось холодное знание: вот так оно и бывает…

Долго смотреть на море — «замутит, и опять повернулись к боцману.

Дурацкие вопросы задаешь, боцман.

— Кто пойдет, — недовольно сказал Шурка. — Призовая команда пойдет.

Больше некому. Что́ тут слова говорить.

Сработанная, злая команда, лучшая шлюпка бригады.

Вокруг, освещенный несмелым рассветом, желтыми пятнами фонарей, толпился, удерживаясь за ванты, народ. Вода стекала по лицам, и бессмысленно было ее отирать.

— …Не годится, — отрезал боцман. — Карла с Разиным надо оставить. На подаче буксира будут. Кто?

— А я? — с обидой сказал Женька. — Вовсе за человека не считаете?

Не было Женьки все лето, не греб он с ними, и в самом деле, забыли двужильного загребного.

— Загребным сядешь.

— Есть…

— Доронин средним.

— Есть, — серьезно сказал Иван.

— Семенов, как был, баковым.

— Конечно, — сказал рассеянно Сеня.

На левом борту загребным и средним садились Шурка и Кроха. Кто баковым?

Валька снял шапку, взъерошив немытые волосы. Внутри что-то дергалось — от предощущенья обиды. Старшины, ушедшие почти с корабля, которых вычеркнули даже из учений, решали серьезное дело, и его в это дело не брали. Брали Сеню, они его выверили давним, пропавшим за осенью летом. Сейчас они сядут, ворча и стуча сапогами, усядутся в шлюпку — и сгинут за первым же гребнем.

А он? Будет ждать на борту? Будет ждать…

И он умоляюще смотрел на Шуру, стараясь поймать его взгляд. Ну? Ну, Шура!..

Шура учил его заправлять рундук. Учил станции, учил работать на ней, штормовал вместе с ним в душном, наглухо задраенном закутке поста — а теперь смотрел отчужденно и неузнающе.

Не возьмет.

Осмотрел, непонятно и скучно, от торчащих вихров на макушке до растоптанных сапог.

— Шапку надень. — И повернулся к боцману. — Как, товарищ мичман? Пусть прогуляется.