Олег Стрижак - Долгая навигация

Вечерами Вася смотрел, как выстраиваются вдоль бортов на поверку ребята, слушал, как выводят чистые горны зорю, вздыхал; горны часто наводят на вздохи. Гремели в палубных репродукторах властные команды, матросы в брезентовых рукавицах сбрасывали в воду тяжеленные швартовы, и крейсер, чей черед настал уходить, тянулся за буксирами к гранитным воротам, разворачивался на рейде, показав на фоне зари свой неповторимой красоты силуэт, — и пропадал.

Так напевал про себя Вася, осторожно прогуливаясь по рельсам и трубам причала. На свою беду, он принадлежал к той половине человечества, которая терпеть не может провожать… Через неделю к новой службе Вася привык. Он обзавелся дождевиком, в котором дремал на ящиках по ночам, обзавелся земляками, у которых спрашивал кисточку для бритья; через месяц привык вовсе. Корабли уходили, приходили. Служба у Васи шла. Он по-хозяйски показывал электрикам, к какому щиту выгоднее подключиться, и охотно рассказывал трюмным, в какой магистрали свежее вода. На плавмастерской ему сшили из старого брезента чехол: начиналась пора дождей. Под аккуратно, по-морскому зачехленными ящиками нашлось место для брезентового рундучка, где хранилось незаметно нажитое Васей добро: зеркальце, ветошка для смазки автомата, иголка с ниткой, сапожная щетка с вылезшей наполовину щетиной и суконочка с зеленкой, чтобы чистить бляху. Здесь же держал он и письма от девушки Оли: Вася сообщил ей, чтобы она пока писала ему сюда. Однажды Васе показалось, что на пришедшем корабле проводит поверку его старший лейтенант, но это мало затронуло его. Он был поглощен сугубо хозяйственными заботами: близилась осень, требовалась починка башмакам, и еще он выступал посредником в крайне сложном, многократном обмене бушлатами между матросами двух кораблей, в результате чего один бушлат должен был достаться ему.

А старший лейтенант действительно, и уже давно, служил старпомом, налаживал уставной быт, был озабочен квартирой и скорым уже присвоением очередного звания; назначение он получил в тот самый день, когда Вася под июльским солнцем вылез к ящикам на пирс. В тот же день команду бывшего катера раскидали. Бо́льшая ее часть с лейтенантом и двумя мичманами во главе покатила на поезде через всю страну получать на заводе новый катер, остальных спешно влили в матросский батальон, отправлявшийся в помощь в уборке урожая. О Васе не вспомнили; машинистка, разволнованная предстоящим свиданием с капитаном интендантской службы, пропустила фамилию Шишмарев. Списывать катер поручили дивизионному минеру, и тот умудренный в морских делах, получил свидетельства о том, что все сдано, еще до полуночи. И лето — ушло.

База, тем временем, гудела. База гудела, роясь, в ожидании смотра большим адмиралом. Больше всех волновался и нервничал Вася. При нем не было могущего позаботиться обо всем начальника. Честь далекой, родной бригады приходилось отстаивать самому.

Раздобывши баночку краски, он заново выкрасил ящики в красивый зеленый цвет. Постаревший чехол постирал и сложил как положено. Ночь стирал и крахмалил форменку. На рассвете выдраил бляху, побрился и к подъему флага был свеж и спокоен.

Утро занялось неяркое, с тонкой жилкой морозца. Адмирал, величавый, с львиной повадкой, взошел на пирс большими шагами, далеко упредив многочисленных сопровождающих адмиралов. Твердым всевидящим взором обвел он осеннее море и притихшие, вымытые корабли.

— А эт-то что?

На прекрасном и величавом лице адмирала проступили явные признаки негодования.

— Чей матрос! По-чему не по форме?!

И действительно: вахтенные, торчавшие на фоне размытого неба, как суслики у нор, поголовно были в черных, с двумя рядами надраенных пуговиц бушлатах и один только Вася, не дрогнув, белел своей форменкой.

Дождевик-то он снял.

— …Чей матрос?

Произошло быстрое, полушепотом, совещание, вылившееся в легкую перепалку: командиры открещивались от Васи как могли.

— …Комендант Базы!

Черная свита двинулась к Васе.

Это был его звездный час, это был тот счастливый, единственный случай показать всему флоту примерную выучку.

— Сто-ой! — объявил торжественным голосом Вася. — Кто идет? Разводящий, ко мне. Остальные на месте!

Разводящим пришлось стать коменданту, и, после сложных переговоров, Васю рассматривал адмирал. «Кто таков?»

Часовой матрос Шишмарев, рулевой-сигнальщик четыреста двадцать седьмого бывшего катера такого-то дивизиона такой-то бригады. «Бухты Веселой?» — и адмирал в непонятной связи помянул родню Васиного комбрига. «И давно ты тут стоишь?» С такого-то июля сего года.

Адмиралу показалось: ослышался. Он оглянулся — листья желтые облетали в парке, открыв ветрам статую великого флотоводца, — и поежился зябко в тонком и прекрасно сшитом пальто.

Если есть в этой байке мораль, то одна: велик флот.

Если б Вася, руки в карманы, вздумал разгуливать по причалу, его бы сразу взяли за ворот и впаяли бы сколько следует. А покуда он при повязке, или штопает, или красит, — все в порядке: при деле матрос.

Велик флот.

И не виден в нем моряк, если он не бездельник, и одет по форме.

…К вечеру снова задымил на малых ходах катер, приткнулся к главному в Базе причалу.

— Васька? — радостно изумился баковый. — Здорово. А ты чего тут делаешь?

— Шишмарев! — оборвал его с мостика грозный голос. — Марш в кубрик! Отобрать у него ремень. Козлов, Судариков! Ящики погрузить! Отдать носовой!

— …Жаловаться будешь? — внимательно спросил комбриг.

И Вася заплакал. И ему объявили благодарность в приказе, и присвоили старшего матроса, и назначили к Назарову на «полста третий».

Теперь он в мокрой, натянутой на уши шапке мерз на мостике рядом с командиром.

Оба вглядывались сквозь дождь и тьму в освещаемый тускло ракетами танкер.

«Помощь будет оказана сразу… как это будет возможно».

Капитан третьего ранга Андрей Петрович Назаров был старше комбрига на шесть лет по рождению и на два года по выпуску. Лейтенантские, колючего золота погоны он надел в двадцать шесть лет.

Он был помощником командира на тральщике, где курсантом четвертого курса проходил практику будущий его комбриг.

В двадцать девять лет он был уже командир, — о котором отзывались с похвалой, с обязательным упором на перспективность, — и прокомандовал тральщиком десять лет.

Потом ему дали другой тральщик.

Война, которая не дала учиться, блокада, эвакуация, из которой никак было не вернуться, больная мать, лесоразработки… нет, никогда ни в детстве, ни в юности не мечтал он о море.