Виктор Баныкин - Ранняя осень

Иногда этот озорной дождичек вскоре переставал, чтобы, набравшись силы, под вечер разразиться ливнем, а в другой раз так и сорил с ленцой до заката.

В такое время работалось споро. И все же к концу недели я смертельно уставал. Тогда в субботу — если не было дождя — отправлялся в Малинино. В этом дачном подмосковном поселке жил давний мой знакомый инженер. У него-то всегда находилась для меня свободная комнатуха.

Случалось, я приезжал в Малинино поздно. Из душных вагонов электропоезда на сырую платформу высыпало много людей с рюкзаками за спиной, толкаясь и пересмеиваясь. И все как-то мгновенно разбегались, кто куда.

А я, дождавшись ухода электрички, с минуту-другую стоял, оглядываясь по сторонам.

Несмотря на поздний час, было странно светло, странно тихо, неправдоподобно тихо после безмерно шумной, суетной Москвы. И все вокруг было мокро: и высокая сочная трава, отягченная тяжелыми зернистыми каплями недавно прошумевшего здесь ливня, и жирная, серовато-фиолетовая скользкая дорожка, и сизые, заснувшие ели, растопырившие во все стороны добрые свои лапы, и крыши дач, и прочерневшие заборы.

Спустившись с платформы, я шел не торопясь через негустой лесок, пахнущий хвоей и полевыми цветами, в сторону поселка.

Неподалеку от дома моего знакомого, на соседней улице, по которой мне приходилось ходить и со станции и на станцию, стояла голубенькая дачка за невысоким решетчатым заборчиком, тоже голубеньким. Дачка как дачка, ничем решительно не приметная, но я всегда останавливался возле нее и любовался росшими посередине полупыстынного участка березками.

Их было пять. Пять стройных дружных сестричек, тесно прижавшихся друг к другу. Они всегда были пригожи, эти бесхитростные березки: и в тихий безветренный день, и лунным призрачным вечером, и в ненастную дождливую пору. В любое время года березки украшали землю, радовали людей неброской, скромной своей красотой. И на тихих дружных сестриц засматривался не я один.

В поселке росло много и берез, и елей, и кленов, но почему-то вот это милое семейство трогало прохожих, заставляло чуть ли не каждого умерять шаг.

Не часто наведывался я в Малинино. В августе же и совсем не ездил. Лишь в конце сентября выбрался за город.

Приехал в Малинино днем. Светило солнце, и было на диво тепло и тихо. В багровых зипунах стояли клены. Побронзовели и жесткие кругляши на многих березах.

«А как сестрицы поживают? — спросил я себя, приближаясь к ничем не приметной голубой дачке. — Наверно, тоже в золото убрались».

Дойдя до перекрестка, я остановился в недоумении. Дачки с березками-сестричками не было в этом квартале.

«Уж не ошибся ли улицей? — подумал я. — Нет, не ошибся. Это та же улочка, по которой всегда ходил со станции и на станцию».

Навстречу мне медленно двигался, с трудом переставляя отекшие ноги, сгорбленный старик.

— Вы не скажете, где здесь дача с березками? — спросил я встречного. — Приметные такие березки.

— А тут вот они стояли. — Старик жестко ткнул коротким узловатым пальцем в сторону дачки с уныло покосившимся крыльцом. Почему-то раньше я не замечал этого накренившегося набок крылечка с замшевелой дранковой крышей. — Срубили березы. В один час порешили.

С недоумением смотрел я в смертельно усталые, глубоко запавшие глаза старого и, по всему видно, тяжелобольного человека, решительно ничего не понимая.

А он, пользуясь непредвиденной остановкой, не спеша достал из кармана заношенного пиджака дешевую папироску. И так же не спеша закурил.

— До недавнего времени здесь учительница-пенсионерка проживала. Теперь померла. А дачу племяннику завещала… циркачу какому-то. — Старик помахал рукой, отгоняя тянувшийся в мою сторону ядовито-сизый дымок. — Ну и помешали племянничку с жинкой эти березки. Прямо-таки поперек горла встали: места, видишь ли, много занимали. Теперь клубнику тут посадят. — Передохнув, старик отрубил твердо: — Одним словом — варвары! Разве от таких добра дождешься?

Смачно плюнул в сторону и поплелся по чугунно-бесчувственной тропке куда-то дальше по своим делам.

Предвечернее небо было на редкость прозрачно. А в вышине сквозила нежная бирюза. Теплый, тишайший этот вечер так и располагал к прогулке. И мы с женой решили пройтись в соседнюю деревушку Замятино — навестить нашего старого приятеля, учителя. У Никифора Ивановича изрядно долго засиделись за чаем и домой собрались уже поздненько. Когда же вышли за околицу в поле, то вдруг заметили довольно странное явление. На обширное это поле с доспевающей рожью со всех сторон надвигались плотным кольцом купоросно-синие, с чернинкой, облака.

— Пойдем побыстрее, дождь собирается, — забеспокоилась жена, прибавляя шаг.

Я ее урезонил:

— Если уж дождю не миновать, мы все равно от него не спасемся. До нашего поселка три километра с гаком.

А тучи все надвигались и надвигались, и кое-где их потемневшую массу стали уже взрывать изнутри огненные сполохи.

Вскоре над полем прокатился первый — и самый страшный — раскатистый удар. Кромешная мгла — ей-ей, осязаемая — окутала землю, и уж в двух шагах вокруг ничего не было видно.

— Давай вернемся в Замятино, — попросила жена, прижимаясь ко мне дрожащим плечом. — Я… я умру сейчас от этого ужаса.

Тут что-то снова рвануло над нашими головами — не то пролетел многопудовый снаряд, не то разорвалась сама атомная бомба, и во все концы неба брызнули слепяще-огненные ошметки.

Жена уж больше не пыталась говорить, она лишь судорожно цеплялась пальцами за мою руку, и мы брели с ней как слепые среди полыхающего огня и шипящего, шквалистого грохота, брели, куда выведут ноги.

Чугунно-черное небо ежесекундно охватывали то малиново-алые сполохи, то ядовито-зеленые дьявольские сияния, и тогда вырисовывались перед нами на какой-то разъединственный миг с первозданной, неестественной яркостью не только пыльная, укатанная машинами дорога, убегавшая к обуглившимся вдали березкам, но и желтые, выжженные жарой пригорки, и крест на высоком холме, на холме с покорно клонившимися от страха ромашками. При таких яростно-бешеных вспышках, когда, мнилось, воспламенялась вся планета, глазам открывалось такое, чего не суждено никому увидеть даже в самый солнечный день.

Мы уже миновали дрожащий ознобно редкий осинник и вышли на опушку. Прямо перед нами при сверкании фосфорически-белых змеившихся молний видны уже были шиферные крыши дачных домиков (на одной из них я заметил покосившуюся трубу с петухом-флюгером), когда жена вдруг прошептала мне на ухо:

— Тебе не кажется странным… дождя-то все нет и нет. На меня ни одной капли не упало.

— И на меня тоже, — ответил я.