Виктор Баныкин - Ранняя осень

Художнику подумалось: перед ним стоит тонюсенькая, долговязая девчурка с копной светлых волос, разметавшихся по узким плечам. Но тотчас понял, что ошибся. Мальчик, лет пятнадцати, смотрел на него во все глаза — такие, казалось, давным-давно знакомые.

— Здрасте, — с придыханием сказал мальчик. — Вы Гордей Савельевич?

У художника взлетели вверх брови.

— Д-да, — кивнул он. — А ты откуда меня знаешь?

— Тетя Таня попросила встретить вас… родственница ваша. Я второй день здесь дежурю. Ваш пароход на сутки опоздал.

— Да, на сутки. — Гордей совсем близко подошел к мальчику и провел задрожавшей вдруг рукой по его волосам — мягким, пушистым. Такие мягкие, пушистые волосы были у его Ани. Спросил — надо же было что-то говорить: — Голова не зябнет? Холодновато на реке.

— Нет, — ответил мальчик, весь жарко вспыхивая. — Ничуть даже.

Они стояли друг против друга — мужчина и мальчик-подросток, оба взволнованные этой встречей.

— Ой, а у меня костер… вот-вот потухнет! — встрепенулся порывисто мальчик и, опустившись на колени, принялся кидать в огонь корявые валежины.

Когда по сухим, потрескивающим сучьям забегали юркие алые зверьки, мальчик встал, отряхнул от песка колени.

— Давай присядем перед дорогой, — пригласил его Гордей, освободившийся уже от рюкзака. — Хотя до нашей Ольговки и рукой подать — слышно вон, как петухи горланят, но все же… приятно минуту-другую помечтать у костра.

Мальчик стесненно улыбнулся.

Они сели одновременно на широкую плаху — взрослый и все еще робеющий мальчик.

— Тебе, правда, не холодно? — спросил художник. — Одет ты довольно-таки легко. Много ли тепла в этой куртке? Не вредно будет, по-моему, прикрыть плечи пледом. На всякий случай я прихватил из Москвы плед.

И он накинул толстый шерстяной плед на худые плечи мальчика.

Тот покорно принял эту, по его мнению, излишнюю о нем заботу. Он лишь сказал:

— Мне мама всегда говорила: закаляй, Гордей, организм. И никакая простуда к тебе не прилипнет!

— Весьма… разумные слова, — не сразу нашелся что сказать художник, боясь в этот миг лишь одного: как бы сердце, неуемно бешено заколотившееся в груди, не разорвалось от счастья. От счастья, так нежданно свалившегося на Гордея.

Свадьбы никакой не было.

Выйдя из сельсовета — кирпичного здания с широкими окнами, закрапанными бисером дождинок, Прохор Силантьич на миг зажмурился. Студеный ветер приятно щекотал пунцовеющее лицо.

Все еще держа Наташу за руку, словно опасаясь, как бы невеста не сбежала, Прохор Силантьич обернулся к дородной старухе, вслед за ними спускавшейся с крыльца. Сказал:

— Прощевай, Дорофеевна! До места поторапливаться след. Ну, а по лету заглядывай. У меня на Крутели в благодатное время повеселее рая. И лес под боком, и речка, и к тому же сад с пасекой.

Старуха так и всплеснула оторопело руками:

— Да ты чего мелешь, Силантьич? Дома будете, а в сейчасную минуту к себе милости прошу. У меня в печи курник нежится.

Щуря живые, плутовато-насмешливые глаза, бакенщик благодушно, с ленцой улыбнулся в жесткие куцые усы, больше всего пугавшие невесту.

— Не гневайся, Дорофеевна, нам истинно пора. Мне еще Буланого на кордон… выпросил у лесника на полдня, а время уж того… на вечер потянуло.

Тут Прохор Силантьич распахнул модное блестящее полупальто цвета змеиной кожи, купленное зимой в райцентре, и достал из кармана сиреневую похрустывающую ассигнацию. Чуть помешкав, выудил из кармана и вторую такую же новенькую двадцатипятирублевку.

— Держи. Сгодятся в хозяйстве.

Снова всплеснув руками, старуха замотала головой, но Прохор Силантьич и слушать ее не стал.

— Бери, бери… не чванься!

И решительно зашагал к смирному мухрастому мерину, степенно жевавшему у коновязи сено.

Чуть погодя, помогая Наташе поудобнее усесться в телеге на изъеденном молью ямщицком тулупе, Прохор Силантьич как бы нечаянно, не без опаски, заглянул ей в глаза — цвета желудя с прозеленью, такие, казалось, кроткие.

Подумал жалостливо: «Не сладко, похоже, жилось у тетки. Даже не всплакнула при расставании».

Пока ехали по раскисшей весенней дороге, вконец развороченной тракторами, мимо мелкого мутного озера, протянувшегося по самой середине большого скучного села, не перекинулись и словцом. Что-то не говорилось. Да и погода не располагала к разговору.

День выдался на редкость несносным: то налетал обжигающе-ледяной, не апрельский, ветер, то начинал накрапывать дождь, то на миг-другой сквозь разрывы белесого дыма несмело проглядывало солнце.

И уже не верилось, что на пороге желанный май и этой слякотной, промозглой сырости скоро придет конец.

Но вот Утиные Дворики остались позади. А когда свернули за бугор с тремя кряжистыми соснами-вековухами, Прохор Силантьич ободряюще промолвил:

— Не тужи, Наталья. Со мной горя не хлебнешь. Дом у меня полная чаша, без похвальбы заявляю. И ты в нем хозяйка законная.

Наташа промолчала. Ей почему-то стало еще холоднее от этих слов сидевшего рядом с ней чужого человека, может быть, по-своему даже доброго. И как-то все не верилось в то, что уже произошло, не верилось, да и только.

Поводя зябко плечами, Наташа вздохнула.

— Леший его дери, опять накрапывает! — досадлив во проворчал Прохор Силантьич.

Суетясь, он достал из задка телеги плащ и старательно укрыл Наташу.

И верно — сызнова колюче заморосило. Тянувшийся слева, по увалу, березняк, насквозь голый, терпеливо, безропотно ждущий тепла, сразу затянуло седым туманцем. Замаслилась и черная, вздыбленная земля по другую сторону дороги, показавшаяся Наташе в подкрадывающихся сумерках — весной таких долгих! — пугающе дикой, первобытно властной.

Ничто не радовало душу в этих медленно опускавшихся на мир глухих сумерках. А от нахально-сварливого карканья ворон, стаей увивавшихся возле прелого придорожного стожка, хотелось всплакнуть.

И вдруг, стоило мерину одолеть взлобок, как все вокруг заметно посветлело, ровно сплошная промозглая наволочь, чуть ли не цеплявшаяся за голые вершины деревьев грязными своими клочьями, приподнялась выше.

— Ну, вот мы и дома! — как можно веселее сказал Прохор Силантьич. И почмокал губами, понукая Буланого.

Тут Наташа и увидела Суровку — не слишком-то широкую в межень, но всегда глубокую речку, по которой до самой осени ходили пассажирские пароходы местной линии. Сейчас же Суровка затопила чуть ли не всю низину, грозясь докатиться до стоявшего вдали на горе рабочего поселка.