Ильяс Есенберлин - Мангыстауский фронт

— Похудел, сынок. Отдохнуть бы тебе, попить шубата от нашей верблюдицы… Отец…

Она не договорила. Бестибай оборвал ее:

— Оплакивать собралась или гостей принимаешь?

— Сейчас, сейчас. Совсем голова как дырявый казан: ничего не помню. Где же чайник? Жалел не пишет… Дети здоровы? А невестка? Может, приедет? Погостит? Ах ты, лепешек свежих нет. Подождешь? Сейчас испеку. — Мать робко заглядывала в глаза, стараясь угадать, сколько же времени пробудет сын.

— Не беспокойся, апа, — ласково сказал сын. — В другой раз. В Форт тороплюсь. Тлепов машину дал, чтобы я все дела успел… — Он не докончил, виновато посмотрел на мать. — Турбобур еще надо получить, — словно оправдываясь, что везет отца в больницу, сказал Халелбек. — Новый!

Мать заморгала глазами:

— Знаю. Дела, сынок…

Сжавшись в комок, она быстро шла к занавеске. Там был ее угол, убежище, спасение, где невидимо и бесшумно выплакивалось горе.

Сели за дастархан [6] Накрытый стол. . На скатерти стояли пиалы, тарелка с маслом, бокастый чайник с надбитым носиком, лежали колотый сахар, лепешки, большой кусок копченого мяса.

— Говоришь, Тлепов машину дал? — спросил отец. — Кто такой?

— Начальник экспедиции. На Бузачи раньше бурил. Теперь у нас. Жалела знает…

— Ну?

— В министерстве встречал.

— Вон оно как… В министерстве… — Бестибай хмыкнул. — Чего в чужом доме искать, коли в своем скот не поен…

— Ты же сам всегда говорил: «Пока молодые — поглядите мир». Вот Жалел и смотрит.

Халелбек и сам удивился, что вырвались слова, уколовшие отца.

Он резко поставил пустую пиалу, в которую мать, следившая за каждым его движением, сразу же подлила чай, разбавив густыми — ложка стоит — сливками.

Отец незаметно кивнул на Сашу:

— Откуда джигит?

— Рязанский. В армии только отслужил.

— Вон откуда приезжают… — Отщипнул крохотный кусочек лепешки, долго жевал, налил чаю шоферу, потом себе. Обращаясь к Саше, спросил по-русски: — Хорошая машина попалась, сынок?

Саша, не понимавший казахского языка, все это время внимательно разглядывал простое убранство кибитки — кошмы с белым узором бараньего рога, сундуки, обитые крашеной жестью, потертое седло с высокой лукой, батарейный приемник «Родина», над которым висела картинка из журнала: смеющиеся дети бегут по зеленой траве, — удивленно посмотрел на Бестибая:

— Что вы сказали? Машина?

— Да, — подтвердил старик. — Хорошо бегает?

— Обкатана была плохо. Не в те руки попала.

— До Форта доедем?

— Должны, — замялся Саша. — Кое-что подделал, но…

Бестибай прищурился:

— Может, на верблюдице лучше?

Саша сообразил, куда клонит старик.

— Для подстраховки можно взять…

— Ехать долго, — вздохнул Бестибай. — Старая верблюдица.

— Старый конь борозды не испортит, — вмешался Халелбек. — Так ведь говорят…

— Но и вспашет неглубоко, — оживился Саша. — Вот у меня было… Только-только корочки выдали… Узнаю: новые машины получает колхоз. Я к механику: «Прошу учесть: автошколу с отличием закончил…» Он и учел — такой гроб дал. Час езжу, сутки под машиной лежу. Дома смеются: «Ты на машине ездишь или она на тебе?» А я уж и сам не пойму…

Парень свел редкие белесые брови, под которыми просвечивала розовая кожа.

— В одном, конечно, помогала. Едешь с какой-нибудь чудачкой… Заглох мотор — и все. Железно! — Он захохотал, будто вспомнил что-то удивительно смешное. И такое у него было простодушное лицо, на котором читались, как в открытой книге, жизнерадостность, добросердечие и, главное, непробиваемая уверенность, что его рассказ в самом деле интересен и смешон, что Бестибай тоже засмеялся. Негромко, осторожно, с оглядкой.

Почти сразу же смех перешел в надсадный кашель. Ходуном заходила грудь. В ней что-то бурлило, свистело. Бестибай отвернулся, достал цветастый платок, вытер испарину, выступившую на лбу.

— Верблюжья колючка залетела, — через силу сказал он. — Караганда называется.

— Караганда? — переспросил Саша. — Это же далеко.

— Далеко, — согласился Бестибай, пряча платок. — Из шахты вылезешь — кашляешь-кашляешь. Ничего, утром снова здоровый. Давай, стахановец, норму!..

— Вы в шахте работали?

— Пришлось. В войну в трудовой армии был.

— В Караганде?

— Угу.

— У меня двоюродный брат в тех местах служил. Рассказывал… Шахтерский город.

Халелбек слушал разговор, стараясь не смотреть на отца — на его худую мальчишечью шею, на выпирающие из-под бязевой рубахи когда-то мощные, а теперь истончившиеся ключицы.

…Гложет болезнь. Сдает отец. И почему в тот свой приезд не настоял на больнице… Только время потеряли. А теперь? Помогут врачи или нет?! Ах ты, раньше, раньше надо было приехать за отцом! И как нарочно: не отпускала буровая. Жетыбай — не Эмба… Там структуры известные. Снабжение налажено. А здесь за каждой гайкой скачи в Форт. Хорошо, если найдешь: не одна его бригада просит — другие тоже… Да и масштабы не сравнишь с эмбинскими. Масштабы, масштабы…

В газетах о них пишут. По радио говорят. А большой нефти пока и не нюхали. Где только не бурили за эти годы. И в Кызане, и в Тюбеджике, и в Таспасе пробовали… Теперь вот в Жетыбае. Нефть-то есть. Но где? Сколько? Какая? Еще пахать и пахать надо, пока прояснится…

Может, зря он из Кульсаров сорвался? Разбуривал бы старую площадь, и старики с ним жили бы. Глядишь, и Жалел не подался бы из дому. Все вместе. Как пальцы одной руки. А теперь… Мангышлак большой. Жизни не хватит, чтобы его освоить. Вон американцы… С самой войны на Аляске нефть ищут. Землю скважинами, как гвоздями, утыкали, а толку нет. Может, и здесь то же самое?

Что делать? В Майкудук переезжать? Бурение бросить? Ходить за старой верблюдицей и двумя десятками баранов? Нет, только не это. Столько лет в нефтеразведке. Все с ней связано. Хорошее. Плохое. Вся жизнь. Да и кто перепрягает лошадь, переезжая брод? Сколько осталось жить? Пять… Десять лет…

Халелбек так ушел в свои мысли, что обеспокоенная мать склонилась над ним:

— Нездоровится, сынок? Может, приляжешь? Всю ночь в дороге…

— Нет, апа. Не устал. Так, разное приходит в голову…

…Можно, конечно, и в Жетыбае обосноваться. Тогда прощай Узек. Второй раз с места уже не сдвинуться — дети подрастают, да и годы не те. Узек, Узек… Вот-вот начнутся там работы. И все с нуля. С колышка. Новое месторождение. И какое! Брат, Тлепов о нем столько говорили. Большую нефть ждут… Такой в его жизни еще не было. Узек освоить — можно и умирать спокойно. Свое сделал в жизни.

Как это брат рассказывал про геолога Жихарева?.. Верно: остается то, что остается. Жихареву повезло: открыл Жетыбай. Осталась о нем память…

Халелбек взглянул на часы: «Пора!» — перевернул пиалу, кивнул Саше: