Ахмедхан Абу-Бакар - Опасная тропа

— Скажи, пожалуйста, женщина это или мужчина?

— Кто? — спросил, недоумевая, Абдулла.

— Да вот эта машина?

— Чтоб глаз твой последний выкатился, разве железная машина бывает женщиной или мужчиной? — возмущается Абдулла.

— Бывает, дорогой, я-то знаю. Так ты не ответил на мой вопрос.

— Странные люди…

— Ты удивляешься?

— Удивляюсь.

— Зря, — говорит Кужак, улыбаясь своим драгоценным камнем. — Очень даже зря. Спроси меня, почему я так говорю? Ну, спроси…

— Да отстань ты…

— Ну спроси же…

— Почему зря?

— Потому что бывает, да, да, бывает такое. Вот в ауле Кубачи есть такой трактор, его я точно знаю, что она женщина… Ты спроси меня, спроси, откуда я знаю.

— Откуда?

— А оттуда, что каждый год кто бы ни работал на ней, на этой машине, тому она рожает «Жигули»! А ты удивляешься… эх, ты. Ты так не сможешь…

— Почему? — простодушно спросил Абдулла.

— Потому что ты что заработаешь, то и пропиваешь, да, да. Каждый год ты по одному «Жигули» пропускаешь… — Кужак сделал пальцем движение, будто пытался штык проглотить.

Да, машин много на стройке. А эти четыре бетономешалки у цементного склада, а пилорама. А сколько еще оборудования и в кормоцехе, и в доильном зале, и в телятнике. А эти вентиляционные трубы, моторы…

— Эгей, мастера, дай бог, чтобы ваша коза волка поймала, — приветствует директор строителей, таким образом желая им добра. Со всех сторон несутся ответные возгласы.

— Ассаламу алейкум, директор, как вы спали, как вы отдыхали?.. — обеими руками подобострастно пожимает руку Ражбадину человек в шляпе и при галстуке, с портфелем, с угодливой улыбкой на широком румяном лице. Это Акраб, с ним Ражбадин меня познакомил у Хаттайла Абакара. — Как кстати, что вы появились на стройке…

Начальник участка был похож на кошку, которая ластится к ногам хозяина, как бы давая знать и о своем существовании. Куда бы ни отворачивался Ражбадин, перед ним оказывалось угодливое лицо и дышало оно ему прямо в рот. Как мне хотелось в это время бросить в лицо этого человека слова: «Что же это ты, человек, так унижаешь себя?»

— Что случилось? — вдруг насторожился Усатый Ражбадин. По дороге он мне говорил о своей тревоге: «Оборудование комплекса прибывает, а ни один блок не готов, не подведен под крышу».

— Это ошибка, я же говорил, горя со студентами хлебнем, да, да, отказаться пока не поздно, а, может быть… — умолял Акраб, — и Хафиз не прочь, я посоветовался…

Его беспокойства я в начале не мог понять, но потом, гораздо позже, я узнал, почему этот Акраб не желал иметь дела с бойцами стройотряда, со студентами. Да потому, что не только надо создать им надлежащие условия жилья, но и обеспечивать студентов стройматериалом, и своевременно. А он привык жить, как говорят: «Будет, обязательно будет, не сегодня будет, завтра будет».

— А все-таки, уважаемый директор, еще не поздно… — лепетал начальник участка.

— Да ты что… ты что мне предлагаешь?

— Трудно будет… — и еще что-то невнятное пробормотал Акраб, и в его бегающих глазах угасла искорка, глаза стали холодными.

— Вот что, плотники твои здесь?

— Да.

— Пусть бросают работу и мастерят носилки, лопаты, тачки — все это необходимо студентам для работы…

— Не могу.

— Почему?

— Потому что плотники заняты срочным делом, одни под шифер крышу готовят, другие готовят обрешетки… рабочие на бетоне без дела…

— Делай то, что я говорю…

— Я не могу, уважаемый, дорогой товарищ директор, позвоните начальнику ПМК, если он разрешит. У нас план срывается. Глядя на него сейчас, можно было подумать, что у этого человека болит сердце за дело, что он печется за стройку.

— А с меня голову сорвут в райкоме, если я не обеспечу всем необходимым стройотряд. Считай, что я позвонил начальнику ПМК и он согласен. Понятно?!

— Непонятно.

— Ах, непонятно? Постановления просматриваешь, я тебя спрашиваю? Решения пленума читаешь? Нет? О чем же тогда мне с тобой разговаривать? От того, что ты не знаешь, не читаешь — это не умаляет роли этих решений. Понятно? Я тебя спрашиваю?!

— Почему же так грубо, дорогой, уважаемый… — и вновь в его сузившихся глазах вспыхнули искры подобострастия.

— Как ты мне надоел. Это не грубо, это требовательно; это необходимость во мне говорит. Слесарю здесь скажи, чтобы душ смастерил. Вон у того барака: бачок там, бачок здесь, чтобы солнце грело воду. Туалеты в порядке?

— Есть.

— Дамский и женский, тьфу, что я говорю, но ты понимаешь меня? Простыни, белье, одеяла…

— Да, да, хорошо. Все будет сделано, — порылся в своем видавшем виды портфеле, достал бумагу, положил на портфель, а портфель на колено. Достал шариковую ручку, воровато оглянулся и предложил: — Подпиши, директор, я все сделаю, я сегодня, я сейчас в город, и все согласую…

— А что это? — Ражбадин берет ручку.

— Это форма номер два. Четыре экземпляра.

— Обмана никакого нет?

— Что вы, Ражбадин, как вы можете такое говорить? Я ведь всей душой к вам.

— Вот что, если ты едешь, поручи все, что я сказал, твоему помощнику или прорабу, как его там, Труд-Хажи. Да, вот еще что… Этому вот молодцу… — директор показал на меня, — надо временно, на два месяца работу подыскать, семья большая, трудности у него… — и как бы про себя добавляет, — а у кого их нет, этих трудностей.

— Плотник? — обращается ко мне Акраб, судорожным движением пряча в портфель только что подписанные директором бумаги.

— Нет.

— Каменщик?

— Нет.

— Вот один экземпляр вам… — говорит Акраб, передавая одну копию в руки директора. — Какую же работу… да ладно, найдем. Посоветуюсь. Приходи завтра. Я спешу, машина вот ждет, — скривились его губы в холодной улыбке.

— Завтра так завтра, — нехотя проговорил я, начальник участка спешит, что поделаешь?

И вот впервые я вижу нашего директора в деле, и я приятно удивлен его деловитостью и пониманием того, что он взвалил на свои плечи.

Нет, братцы, приятно ошибиться в человеке, когда тебе говорят, что он печется только о себе, что он эту стройку затеял, чтобы себе дом построить, что он никого не слушает, отвык слушать людей, что он стал черствым, несправедливым, особенно когда распределяют луговые участки частному сектору.

Да, в прошлом году, на самом деле, он нам выделил самый каменистый участок, о который коса моя билась и затупилась… Жена моя пошла к нему жаловаться.

— Ты же не чужой нам, родственник как-никак.

— Вот именно. Милая, родная моя родственница, пожалей же хоть ты меня. Зачем беспокоишь по пустякам… У меня и других дел по горло.

— А зимой, если от голода коровы мычать будут, без молока дети будут плакать, что я сделаю? — пожаловалась моя жена.

— Тогда приходи, Патимат, ко мне домой, да, да, прямо домой, клянусь, поделюсь с тобой последним куском. И моя Анай будет тебе рада.