Ахмедхан Абу-Бакар - Опасная тропа

— Куда и от чего бежать?

— Уехать куда-нибудь с детьми. Но куда? Кому я нужен? Я же ничего не умею делать, Мубарак, кроме как быть председателем колхоза или директором совхоза. Не знаю, не знаю, братец, что мне делать?

— А что случилось, директор?

— Терпел я много. Все носил в себе, скрывая ото всех, все надеялся на время, думал, оно судья всему, все перемелется, образуется. Но нет.

— Ты об Анай?

— О ком же еще? Детей жалко.

Ражбадин решил порадовать семью, возвращаясь вечером домой, по пути заглянул в сельмаг, где его приветливо встретил Кальян-Бахмуд — знает он, кого как встречать. Завмаг угодливо выставил перед директором новый товар, что привезли сегодня из складов райпо. Купил Ражбадин сыну летний костюм, дочери — плащ, жене красивое платье. Дети обрадовались, а Анай схватила платье и стала прятать его в сундук. Обидно стало Ражбадину до глубины души, ну что она все прячет, хоть бы примерила, надела. На ней же черт знает какое платье, старое, заплатанное, когда столько добра в сундуке. Искендеру костюм был в самый раз, будто по нему и шили. Плащ дочери оказался великоват немного, но ничего, девочки быстрее подрастают.

— Папочка, спасибо, — радостно бросился Искендер к отцу и обнял его.

— Носи на здоровье, сынок.

— Можно, я завтра в этом костюме пойду в школу?

— Конечно.

— Нет-нет, — возразила тут же Анай, — носи старый…

— Мамочка, штаны от старого костюма порвались…

— Дай сюда, зашью!

— Пусть носит новый! — как-то резко выговорил Ражбадин. — Да и ты могла бы порадовать меня, надев новое платье…

— На мне же есть платье, зачем…

Ражбадин не выдержал, бросился к сундуку, откинул крышку…

— Зачем, говоришь? А я хочу спросить, зачем все это прятать в сундуке, зачем? — он остервенело стал выбрасывать из битком набитого сундука добро. Во все стороны летела одежда, отрезы, обувь, парча и бархат, вскоре вся комната превратилась в кладовую ярких, разноцветных тканей и одежды. И все это добро в сундуке было вперемешку с высохшими, заплесневелыми ломтиками хлеба. Не ожидавшая такого возмущения со стороны мужа, Анай оцепенела.

— Это я на черный день… — робко проговорила Анай.

— Хватит делать черным светлый день. Все! Я больше не могу! — и ушел из дому Ражбадин, оставив растерянных, плачущих детей, и оказался вот здесь.

— Пойдем домой, Ражбадин.

— Нет, не пойду, мне здесь очень хорошо. Этот шум воды, журчание ручейка как бы приглушают, рассеивают во мне дурное.

— Пойдем ко мне домой? — прошу я его.

— Оставь меня в покое и не будь навязчивым, как Хаттайла Абакар, — стал он сердиться, встрепенулся и уже мягче добавил: — Сядь, сядь, здесь сухо… Лежит к тебе моя душа, друг, даже не могу себе объяснить, почему. Вот шел я сюда и был уверен, что встречусь с тобой. Может быть, я искал тебя? Слушай, а, нет у тебя с собой что-нибудь выпить?

— С собой? Нет, — сказал я, растроганный его откровенностью. — Дома есть непочатая, принести?

— А жена твоя не будет роптать?

— Нет, нет, директор, Патимат славная жена.

— Да, тебе повезло, счастливый ты человек.

— Я мигом… — говорю я и вскакиваю, — я быстро, директор.

— Брось ты это «директор», зови меня просто по имени. Постой, может быть, и не надо, хотя…

— Я сбегаю.

— Иди.

И я побежал домой, чтоб сделать приятное человеку в его горький час. По дороге я думал о нем, хотел его понять. Казалось бы, у него есть все для того, чтобы быть удовлетворенным в жизни, — и уважение, и место достойное, и глубокий интерес к работе, и немалый доход, авторитет среди сослуживцев… Все есть — и семья, и дети, а вот на душе у человека пусто, несчастливый человек. Даже меня он назвал счастливым человеком. Неужели это правда? Да, это верно: «Как жена в доме, даже солнце не может осветить жизнь человека». И он прав, мне повезло с Патимат. Но что за странности у Анай, почему она терзает и его и себя?

Вернулся я с небольшим узелком. Из закуски были: головка брынзы, кусок жареной колбасы, несколько вареных картошек. Директор выхватил из узелка бутылку, содрал с нее белую накидку, как у нас говорят, помыл стакан в ручейке, и, налив половину, протянул мне.

— Пей. Ты знаешь, я не такой охотник до этого, но когда на душе кошки скребут, лучшего лекарства еще не придумано.

— За твое здоровье, Ражбадин, пусть рассеются туманы твоей души.

— Спасибо, Мубарак, если я и хочу что-нибудь, то только этого.

И я выпил неохотно, только ради того, чтобы составить компанию человеку, который проникся ко мне таким доверием. Ополоснул я стакан и протянул директору, он налил себе столько же и, держа стакан в руке, призадумался.

— Может быть, вот я думаю, во всем моя вина? Может быть, я человек неуживчивый? Говорят, и дед мой был странный человек, в ауле его считали сумасшедшим. Знаешь, говорят, на старости лет вдруг он стал ходить по аулу и что-то искать, искал и не находил. И когда его спросили: «Чего же ты ищешь днем и ночью и не можешь отыскать?», знаешь, что он на это ответил: «Я ищу себя, — сказал он, — и не могу найти!» Какой же он сумасшедший? Вот и я ищу себя и не могу найти. Разве я сумасшедший? — выпил он одним глотком содержимое стакана. — А-а? Мубарак, может быть, и ибо мне в ауле говорят, что я сумасшедший?

— Нет, нет, что ты, директор, — шутливо смеюсь я, желая отвлечь его от мрачных мыслей. — Давай поговорим о чем-нибудь другом. Меня вот на учительскую конференцию пригласили…

— Будь здоров! — сказал Ражбадин, налил себе еще столько же, выпил, черпнул стаканом воду из ручейка, что журчал под ногами, и запил, взял кусок хлеба и жареной колбасы. — Дети у меня славные, правда же, Мубарак? Хорошие они. Ты, наверное, лучше меня знаешь, как они в школе ведут себя?

— Дочь твоя Нина — большая умница, Ражбадин, — говорю я. Она на самом деле отличница в школе, и ее фото все время висит на стенде.

— Да-да, она умница, ты прав, но все грустная какая-то, озадаченная. А как мой сын Искендер?

— Как все сыновья, — улыбаясь, замечаю я.

— Озорник?

— Непоседа. Все готов сделать, лишь бы не учить уроки. А спросишь, вроде бы и знает предмет, но не как в книгах, а больше по телевизору.

— Вот-вот, я же говорю, Мубарак, телевизор отбивает охоту у детей учить уроки. Ты очень правильно подметил, зачем же читать, если тебе всех писателей с их героями, с их временем раскладывают по косточкам на экране. Да, я же говорю, дети у меня хорошие. Радоваться Анай надо, а она… Не могу я больше! Ни к чему не лежит у нее душа, какое-то холодное безразличие. Сегодня я сорвался, ты только не подумай, что я устроил ссору, кричал, нет. Впервые на меня нашло такое, я ушел из дому, оставив плачущих детей, понимаешь, они плакали… — Кажется, и этот сильный и грозный человек, который привык сносить в жизни удачи и неудачи с одинаковым мужеством и хладнокровием, вдруг повел носом.