Пауль Куусберг - Кто он был?

Больше никакого лая не слышалось.

Столь быстро Рекс никогда не поддавался.

— Печально, — донесся до меня голос дамы, — очень печально оставаться одной, жить в одиночестве. Мужа потеряла, и детей у нее вроде не было?

Пробормотал вроде того, что да, не было.

В окне показался милиционер.

— Идите на крыльцо, мы откроем дверь.

Готовый к самому худшему, я обогнул дом. Дамочка неотступно следовала за мной. Заметил, что в окнах учреждения появились люди, которые любопытствовали, что там, в саду и во дворе, происходит.

Рекс всегда встречал меня радостным лаем, сейчас он молчал. Не бросился навстречу, не пытался опереться о меня лапами, а прижался под вешалкой в передней к стене. Пес испугался, испугался чужих людей, которые своевольно вторглись в квартиру. Или был напуган чем-то другим. Я нагнулся, похлопал его по загривку, Рекс заскулил.

— Соберитесь с духом, — сказал подступивший ко мне милиционер. Это было сказано без официальной холодности.

Я все понял.

То, чего я боялся в глубине души, оказалось правдой. Моя сестра умерла. Она скончалась в кресле, когда натягивала на ногу чулок. Айно была в комбинации. Смерть настигла ее, видимо, утром, когда сестра одевалась. Или, может, вечером, когда раздевалась? В уголке рта виднелось темно-коричневое пятно, от которого вниз под подбородок пролегла черноватая полоска. Кровь? Запекшаяся кровь? Это темное пятно и исчезавшая под подбородком полоска острее всего запали мне в душу. Сознание, что Айно умерла, охватывало мой разум все глубже. Уже первый взгляд на сестру сказал мне, что случилось самое ужасное, то, чего я начал страшиться, еще слушая тетушку Лизу, хотя тогда это было все же больше рациональное понимание печальной истины, теперь же, когда я стоял перед креслом, на котором сестра сделала свой последний вздох, глядя на ее безжизненное, застывшее тело, на откинутую на спинку кресла голову, на темное пятно в уголке рта, на запекшуюся струйку крови на подбородке, осознание случившегося достигло глубины души и до основания потрясло меня. Будто судорогой свело подбородок, горло перехватило, я боялся, что могу заплакать.

Старался совладать с собой.

— Сочувствую вам.

Так сказал милиционер, и я опять почувствовал, что это было сказано не приличия ради.

— Смерть вашей сестры была легкой, — услышал я голос слесаря домоуправления.

— Неожиданная, ужасная смерть, — раздался за спиной альт управдома. — Какое несчастье. Всем сердцем сочувствую вам. Наверно, она умерла уже несколько дней назад. Такая вонь… пахнет как… Бедная собачка, осталась без хозяйки.

Хотя я и воспринимал все голоса, улавливал смысл слов, даже бестактность управдома, но слова все же как бы пролетали мимо. Вынув носовой платок, я хотел стереть кровь с уголка рта и подбородка сестры. Милиционер не дал мне это сделать.

— Лучше, если вы сейчас не будете ничего трогать. Пусть ее приведут в порядок санитары, так оно вернее. Я вызову сейчас «скорую». Не вижу телефона.

— У нее не было телефона, — не отводя взгляда от сестры, сказал я.

— С телефонами у нас беда, прямо крест господний, — авторитетно заметила управдом. — Мы второй год добиваемся для себя телефона, и никакого толка. У нас всего три телефона: у меня, у главного инженера и в бухгалтерии, но этого мало. Параллельные аппараты дела не поправят. Жители жалуются, что у нас вечно заняты телефоны. И они правы.

— Я позвоню от соседей, — решил милиционер и повернулся ко мне: — Но вы, товарищ Коппель, я вас очень прошу, не прикасайтесь к своей сестре.

Шаги милиционера послышались уже на лестнице.

— Я тут больше не понадоблюсь, — подошел ко мне слесарь.

Поблагодарил его за помощь.

— Это наш долг, — сочувственно сказала дама и обратилась к слесарю совсем другим, начальственным тоном: — Обязательно сходи к Николаевым, они звонят уже вторую или третью неделю.

— Сперва в ателье, а после к ним. Если успею, — ответил ей Тимотеус с твердым сознанием своего достоинства и обратился затем ко мне: — Уж поверьте мне, смерть вашей сестры и впрямь была легкой, кровь у рта ничего не значит. У нее остановилось сердце, ничего другого, она даже не почувствовала своего конца. Мой старший брат Бартоломей, отец дал всем нам странные имена, сестру нарек Доротеей, мой брат покинул этот бренный мир точно так же. Набивал трубку и умер, всего разок ёкнул и скончался. Если придется умирать, я бы хотел умереть именно так.

Подумал, что утешает по-своему.

— Она была женщиной молодой, могла бы еще и пожить. Помню, и пятидесяти не было, как овдовела, — сказала управдом. — Квартира теперь перейдет учреждению, они давно добивались ее себе. Наседали на меня, звонили каждый день, чтобы я подыскала вашей сестре другую жилплощадь. Они весьма напористы, еще и винили меня, что, мол, игнорирую решение исполкома. Я не хотела вашей сестре плохого, не стала со своей стороны оказывать давления, чтобы она согласилась на жилье, которое ей присмотрело учреждение. Квартира находилась в старом, холодном деревянном доме, где и нормального-то санузла не было, не говоря о центральном отоплении, но разве деятели, у которых о себе такое высокое представление, об этом спрашивают.

Она помолчала немного и заохала:

— Боже мой, сколько дней собаке даже попить было нечего. Чашка для воды пустая, сразу как вошла, заметила это. Несчастное животное.

Я оторвал взгляд от мертвой сестры и пошел вслед за управдомом, которая без страха подошла к Рексу, взяла возле стены алюминиевую чашку, налила в нее из-под крана воды и поставила перед собакой.

Рекс понюхал чашку, лизнул пару раз воды и снова улегся на свое место.

— Скорбит по хозяйке, — сказала дама, глянула в зеркало прихожей, поправила прическу и полы своей каракулевой шубы и повторила: — Скорбит по хозяйке, бедная. Собаки, они такие преданные, они вернее людей.

Вернулся милиционер и объявил:

— Самое позднее через полчаса они будут здесь.

Через полчаса действительно подъехал крытый грузовик. Два человека в брезентовой робе, в больших резиновых рукавицах, поднялись с носилками наверх.

— Лестница тут страшно узкая и крутая, — сказал тот, что повыше.

— Да еще с загибом, — отметил другой, пониже и подюжее.

Войдя в комнату и увидев мертвую, высокий словно бы с облегчением произнес:

— Хорошо, что худая.

— Что это за разговор?! — возмутилась управдом.

— Не гневайтесь, сударыня, — сказал высокий, который сетовал, что лестница узкая и крутая. — Мы вам сочувствуем, но работа есть работа. Разве вы станете поддерживать сбоку, когда мы с мертвой пойдем вниз? Не станете. Да вы и не уместились бы между носилками и стенкой, наполовину худее вас девчонка и та бы не протолкнулась, лестница больно узкая.