Пауль Куусберг - Кто он был?

Его последние слова говорили Михкелю, что молодой человек вовсе не такой зеленый в политике, как он думал. У строителей нового общественного порядка должно быть много фанатизма, но этот фанатизм порой становился крайне нетерпимым в отношении тех, кого считали инакомыслящими, плакальщиками по старому порядку. Фанатизм мог действительно ослепить Юхана, однако и у Сасся фанатизма было не меньше. А разве он, Михкель, сам в то время был не таким? Был. Последние слова молодого человека подтверждали еще и то, что он уже наперед осудил Тарваса, который увел его дедушку. И что Энн был куда больше озлоблен, чем это казалось.

Михкель тоже разволновался. В свое время он легко входил при споре в азарт, но, став директором школы, научился держать себя в руках. Он спокойно сказал:

— Если бы ты знал Юхана Тарваса, то не говорил бы так.

— А я и не хочу знать тех, кто арестовывал невинных людей и, не задумываясь, упрятывал их за решетку, — раздраженно произнес молодой человек.

— Осуждать легко — надо понимать, — сказал Михкель.

Эту фразу чаще всего использовали против самого Михкеля. В последние годы, когда он критиковал людей, которые, по его мнению, не освободились от старого, буржуазного образа мышления. В таких случаях защитники обвиняемых обычно говорили о необходимости понимания, о надобности дать людям время, чтобы освободиться от прошлых ошибочных понятий.

Внук Раавитса расхохотался:

— Вы защищаете не Тарваса, этого презренного сохатого, а самого себя. Свое поколение.

Смех молодого человека был язвительным, даже ядовитым.

Точь-в-точь как Сассь, снова отметил про себя Михкель. В таком тоне Раавитс спорил на съезде безработных с вапсовскими горлодерами. Но вапсов Раавитс считал противниками. Собственными врагами и врагами своего класса. По отношению к товарищам он никогда такого тона не допускал. Ни по отношению к своим товарищам, ни по отношению к людям, которые не понимали политики. Неужели внук бывшего друга считает меня своим противником, одним из тех, кто был корнем всего зла? Или, может, кто-то его настроил?

Так Михкель спрашивал себя, у молодого же человека он поинтересовался:

— Почему вы решили, что надо обратиться ко мне? Кто вас направил?

Он чувствовал себя прокурором, но понимал, что обязан знать о молодом человеке гораздо больше того, что знает.

Гость не собирался ничего скрывать.

— Бабушка. Она не направляла меня к вам, она говорила, что лучше, если я забуду своего кровного дедушку и по-прежнему стану считать настоящим дедушкой отчима своего отца. Она прямо-таки заклинала меня. Что кровный дедушка может лишь скомпрометировать меня. От политики разумнее держаться подальше, бабушка была и против моего вступления в комсомол. Я не отставал, пока не выведал у нее кое-что. Она помнила трех-четырех людей, которые могли знать Александра Раавитса. Я не оставлял ее в покое, и она назвала их. Я ведь очень упрямый.

— Это я уже заметил, — произнес, улыбаясь, Михкель. — В этом смысле ты явно пошел в дедушку.

Молодой человек быстро спросил:

— Он был упрямым?

— Упрямым, даже довольно настырным. Иногда.

— Тренер тоже называет меня настырным.

— Каким видом спорта вы занимаетесь?

— Легкой атлетикой. Четыреста и восемьсот.

— Как Хуанторена, — сказал Михкель.

— Вы разбираетесь в спорте, — признательно сказал молодой человек, не скрывая своего удивления.

— Разбираюсь там или нет, но спортом интересуюсь.

— Сами чем-нибудь занимались?

— Ради своего удовольствия, в школе.

— Соревновались?

— В соревнованиях рабочей молодежи участвовал.

— По какому виду?

— Шестьдесят метров и прыжки в длину. И в высоту тоже, и еще волейбол. Благодаря Сассю, то есть твоему дедушке, получил первые и единственные шиповки. Общество позаботилось, общество приобрело три пары шиповок, и Сассь, все тот же твой дедушка, посоветовал одну пару предоставить в мое пользование. На меня возлагали надежды.

— Чем он сам занимался?

— Изредка играл в волейбол. По воскресеньям, развлечения ради. Он был членом правления нашего общества.

— Значит, привязанность к спорту у меня тоже от него, — сказал с улыбкой Энн Вээрпалу.

— Ну конечно, если тебя интересует еще и спортивная работа.

— После института получу диплом тренера.

Михкель отметил про себя, что скрытое напряжение у молодого человека проходит.

Когда они добрались до Пирита, одна площадка, к счастью, была свободной. На остальных трех шла уже игра. Раздавались глухие удары, подбадривающие возгласы, смех. Собственно, настоящих волейбольных площадок здесь и не было, имелось лишь небольшое открытое пространство между соснами, то ли бывшая лесная дорога, то ли естественная лужайка с более или менее ровной поверхностью. И расстояния между деревьями были подходящие, с десяток метров, местами на метр или на два больше, смотря по тому, как росли сосны. Здесь было хорошо натягивать сетки. И каждое воскресенье их натягивали. Обычно на всех четырех площадках. Здесь как раз и умещалось четыре площадки, к реке проход суживался, и поверхность становилась слишком наклонной. Границы площадок были процарапаны в земле. Когда они впервые очутились здесь, тут было всего три вымеренные площадки, позднее прибавилась четвертая. Четвертая принадлежала им. Ее разметил Сассь, который убедил всех, что у него в точности метровые шаги. Когда нужно что-то вымерить. В следующий раз он, Михкель, перемерил площадку рулеткой и убедился, что у Сасся действительно метровый шаг. Длина одной стороны площадки оказалась девять метров и три сантиметра, другой — восемь девяносто восемь. Пять сантиметров туда или сюда, значения здесь, в лесу, не имело. Вымеренное Сассем место и было их волейбольной площадкой. Конечно, если на ней никто не играл. Понятно, что сюда являлись не какие-то определенные команды, здесь играла приходившая отдыхать в Пирита молодежь, иногда и люди постарше, площадки были местом игры «дикарей». Зачастую играли не шесть на шесть, а пятеро против пяти, четверо против четырех и даже трое против троих. Сколько в какой группе бывало людей. Иногда звали поиграть и чужака, если кто останавливался и наблюдал за игрой и когда не хватало играющих. Михкель не раз играл среди чужих, волейбол ему нравился настолько, что порой он вообще приходил один в надежде, что на какой-нибудь площадке потребуется игрок. Он считал себя достаточно хорошим волейболистом, поднимал мяч как требовалось: высоко или низко, прямо над головой или чуть вперед, по желанию нападающего. Подавать мячи за спину тогда не любили. И нападение ему, как правило, удавалось. Нет, у него не было пушечного удара, но зато он хорошо видел площадку противника и направлял удары в ту часть поля, которая была хуже защищена. При хорошем блоке, правда, уступал, не хватало роста и силы удара, в этих случаях он прибегал к обманным приемам. Михкель играл скорее разумом, чем мускулами. Но ведь здесь, среди леса в Пирита, играли не мастера и не на уровне мастеров, здесь главным было перекинуть мяч через сетку, хорошо, если в команде оказывался хоть один нападающий. Михкель быстро осваивался со стилем игры незнакомых ему людей, поднимал мячи, когда отсутствовал нужный игрок, был за нападающего, когда не хватало выше ростом и лучше его игроков или отбивал мячи на площадку противника по возможности туда, где в тот момент не было защитника.