Алексей Толстой - Собрание сочинений в десяти томах. Том 10

Так неужели можно даже помыслить, что мы не победим! Мы сильнее немцев. Черт с ними! Их миллионы, нас миллионы вдвойне. Все опытнее, увереннее и хладнокровнее наша армия делает свое дело — истребления фашистских армий. Они сломали себе шею под Москвой, потому что Москва — это больше, чем стратегическая точка, больше, чем столица государства. Москва — это идея, охватывающая нашу культуру во всем ее национальном движении. Через Москву — наш путь в будущее.

Как Иван в сказке, схватился весь русский народ с Чудом-юдом двенадцатиглавым на Калиновом мосту. «Разъехались они на три прыска лошадиных и ударились так, что земля застонала, и сбил Иван Чуду-юду все двенадцать голов и покидал их под мост».

Наша земля немало поглотила полчищ наезжавших на нее насильников. На Западе возникали империи и гибли. Из великих становились малыми, из богатых — нищими. Наша родина ширилась и крепла, и никакая вражья сила не могла пошатнуть ее. Так же без следа поглотит она и эти немецкие орды. Так было, так будет.

Ничего, мы сдюжим!..

16 декабря, при общем отступлении, немцы, бежавшие из Ясной Поляны, разрушили дом Льва Толстого и подожгли его.

При советской власти усадьба и дом Льва Толстого стали музеем, где все до мелочей сохранялось в том виде, как было при жизни писателя. Святилищем в этом доме была небольшая угловая комната с голыми штукатуренными стенами, сводчатым потолком и окошком, затемненным ветвями, — аскетическое и суровое, как все отношение к себе и своему творчеству Льва Николаевича. Сидя на низеньком стуле за неудобным столиком, он работал здесь, маленький, с морщинистым бородатым лицом, с седыми бровями, нависшими над непримиримым, блестящим от старой молодости, холодным взглядом его серых глаз. В комнате не было ни произведений искусства, ни скульптуры, ни картин, ни ковров. В углу — садовые инструменты, да несколько уздечек висело на стенах, да на подоконнике бумажка с сухими семенами, да шкаф с книгами.

Здесь расправлял крылья его гений, для которого был тесен самый мир, с неправдой, ложью и беззаконием — несправедливого закона. Здесь его юношески пылкое сердце билось любовью к прекрасному человеческому, — чему он посвящал свои вдохновенные строки. Здесь его совесть негодовала на несправедливость и диктовала пламенно обличительные слова; здесь рождались страницы, над которыми мы смеялись и плакали и учились быть лучше, чем мы были.

Здесь же стояла причуда его русской совести — крестьянская соха, за которой — в поле, в ветреный день — его увековечил великий художник Репин.

Все это разрушено, растоптано, разорвано, сожжено солдатами Гитлера. На штукатуренных стенах они, уходя, оставили на память человечеству порнографические рисунки.

Солдатам Гитлера нечего оправдываться невежеством, — каждый немец знает, кто такой Лев Толстой. Разрушение и осквернение Ясной Поляны сделано солдатами Гитлера сознательно. Они лишь послушные исполнители основной политической установки Гитлера: уничтожать, стирать с лица земли всякую национальную культуру, чтобы человечество стало «не помнящим родства», чтобы не осталось в порабощенном фашистами мире иных заповедей, кроме полевой книжки Гитлера «Моя борьба».

Немцы сознательно разрушали старинные кварталы и архитектурные ансамбли английских городов; они сознательно превращали в щебень дивные памятники Ленинграда и Варшавы; уходя из Святых гор, они осквернили могилу Пушкина; они взорвали редчайший архитектурный памятник русского зодчества XII века — Святую Софию в Новгороде; они разрушили петергофские фонтаны — одно из самых восхитительных произведений позднего барокко; всюду, где прошли немцы, уничтожены культурные ценности, взорваны университеты, театры, вырублены прекрасные парки. Если в руки гитлеровским солдатам попадались ученые, люди искусства, они их с особенным вкусом расстреливали или швыряли в концлагерь на голодную смерть.

Рядом с чудовищным списком пленных красноармейцев, погибших от мучительных, изощренных пыток, зарезанных, запытанных, повешенных, изнасилованнык девушек, женщин и детей, растет список дикого разрушения, осквернения культурных ценностей и национальных святынь.

Мы отказываемся измерять воображением глубину нравственного падения солдат Гитлера. Это не варвары, ибо варвары не виноваты в том, что еще не поднялись на ступень цивилизации. Не оскорбляйте варваров, называя этим именем солдат Гитлера. Не обижайте природу, называя дикими зверями солдат Гитлера. Они просто — падшая сволочь.

Гитлер — глава шайки международных гангстеров — обработал и воспитал миллионы немцев так же, как в школе воров воспитывают жуликов и громил, но лишь в более широком масштабе; он проштемпелевал их души каленым тавром свастики и великолепно организовал для порабощения и ограбления народов обоих полушарий.

Мы после разберемся в том, каким образом была дана возможность осуществления этого небывалого в истории заговора. Сейчас задача всех цивилизованных и свободных народов — спасти цивилизацию и свободу, спасти гуманитарную культуру, над которой потрудилось столько поколений. И во имя торжества нравственности, торжества гуманитарной культуры, торжества национальных свобод всех стран и народов, без колебаний и без пощады, — истребить эти миллионные армии свирепых гангстеров, ибо они пали так низко, что у них нет права просить о снисхождении.

Адольф Шикльгрубер, называемый Гитлером, в начале своей карьеры был неудавшимся художником. Нам неизвестны альбомы с его рисунками, но мы можем определить их стиль, рассматривая стены рабочего кабинета Льва Толстого после того, как там побывали немцы. Наш исторический долг — отрубить руки у этого неудавшегося художника, который осквернил порнографическими рисунками храм нашего национального искусства.

Лев Толстой верил в победу добра в нашей жизни. Мы стоим на той же точке зрения, мы лишь уверены, что добро не пассивно, но воинственно, и что высокие задачи устроения добра воодушевляют и ведут наши красные армии в наступление, и они не остановятся и не опустят оружия, покуда задача не будет выполнена до конца.

В большом фойе, между колонн, расположился оркестр Московского Большого театра, один из самых совершенных музыкальных коллективов в мире. За пультом — Самосуд, — по-рабочему, — в жилетке. Позади него на стуле — Шостакович, похожий на злого мальчика. Наверху, высоко на хорах, облокотясь о дубовые перила, застыли очарованные слушатели. Сейчас — после корректур — будут проиграны все четыре части. Взмахивает мокрыми волосами Самосуд, пронзает палочкой пространство, скрипки запевают о безбурной жизни счастливого человека.