Алексей Толстой - Собрание сочинений в десяти томах. Том 10

Вопрос. Почему некоторые группы поддерживали Петра, а потом ушли от него?

Ответ. Его выдвинула буржуазия. С одной стороны, было большое влияние со стороны Запада. Европа смотрела на Россию как на рынок сырья. Россия была для Европы второй Индией. Когда начался подъем торгового капитализма на Западе, когда начали строить большие корабли, понадобились огромные запасы леса, смолы, пеньки, кож, сала, селитры. Это все можно было достать в России.

С другой стороны, — русский торговый капитал и начинающийся промышленный капитал. Промышленный капитал возглавлялся раскольниками. Раскол был экономическим движением. Многих могут сбивать такие факты, как самосожжения по три тысячи человек. Но вожаки-то ведь оставались целыми. Сжигалась масса. Вокруг раскола создавалась фанатическая атмосфера, практически нужная торговым задачам.

Что представляла собой тогда торговля? Торговать на пространстве от старого Новгорода до Тюмени, Амура, Байкала было трудно. Оборот торговли совершался в два-три года. Нужны были люди верные, нужна была суровая дисциплина.

Приказчиками сажали фанатиков, которые считали, что за утаенную от хозяина копейку им будут вечные муки. У раскольников была сильная и крепкая организация, они овладели тремя четвертями русского капитала. Почти вся северная промышленность создана раскольниками. Весь Урал был в их руках. Часть раскола была за Петра, преимущественно промышленная группа, но торговый раскольничий капитал боролся с нововведениями, со всем новым, со всем иноземным. Эти считали Петра антихристом.

Все это — еще мало изученное, сложное историческое явление.

Вопрос. Может быть, Петр совершал «загибы»?

Ответ. Для того времени он совершал колоссальные загибы. Его задачей была регламентация промышленности. Он хотел сделать нечто среднее между государственной промышленностью и частной. Но частная промышленность должна была быть подчиненной государственной и находиться под постоянным контролем и учетом государства.

Вот, например, Петр издает такой приказ: ткать полотно в 16 вершков, а кто будет ткать в 12 вершков, тому рвать ноздри и ссылать на вечную каторгу. И вот начался кризис, потому что больших заводов не было, все производство полотна было кустарным. В крестьянских избах стояли станки определенного размера, которые ткали полотно в 12 вершков, а чтобы ткать полотно в 16 вершков, нужны были станы, которые в избах не помещались. Кустари разорились, и производство полотна пало.

Вопрос. У вас каждый герой говорит своим языком, присущим только ему. Каким образом вы этого добились?

Ответ. Это просто драматургический опыт. Ведь я написал 22 пьесы и поставил из них 17. Каждому писателю нужно пройти через драматургический опыт. Что он дает? Навыки к сжатым формам, к энергии действия, к диалогу и к психологическим обрисовкам. В романе можно иногда отделаться безответственной болтовней, каким-нибудь описанием природы и пр. В пьесе нельзя. Здесь человек — единственный объект для писателя.

Нужно во всю силу поставить вопрос о языке. Я помню, когда я начал писать рассказы, я по два, иногда и по три и четыре раза переделывал их. И во время каждой переделки менялся язык. И вот я задал себе вопрос, почему нужно фразу сказать так, а не иначе, почему так расставить слова, а не иначе? Каковы законы языка? Этого я не знал и не понимал. Вначале, чтобы уничтожить эту текучесть, чтобы утвердить в себя язык, я подражал языку Гоголя и Тургенева. Сначала языку Тургенева, а затем Гоголя. Я брал на слух. Если мой язык был близок к языку Гоголя, значит хорошо. Но это было плохо потому, что это было только подражанием, отсветом большого света.

В 1917 году я сделал одно величайшее для себя открытие. Я об этом много раз говорил и писал. Мне довелось прочесть книгу «Слово и дело» проф. Новомбергского. Это судебные акты XVII и XVIII веков. Они писались таким образом: в приказе (в подвале) на дыбе висел допрашиваемый, его пытали, хлестали кнутом, жгли горящим веником. Он говорил безумные слова и чаще всего неправду. Его пытали второй раз и третий раз для того, чтобы совпали показания.

Записать такого рода показания — вещь очень ответственная. Дьяки, записывавшие показания, были люди ученые. Они должны были в сжатой форме написать так, чтобы сохранить весь индивидуальный характер данного человека, точно и сжато записать его показания. Нужно было соблюдать сжатость, точность выражения, дать краткие энергичные фразы не на книжном, но на живом языке. Эти записи — высокохудожественные произведения. По ним вы можете изучить русский язык. Это памятники настоящего народного языка, литературно обработанного.

Вы начинаете анализировать, как дьяки составляли фразу. Они шли от жеста. Представьте: у нас имеется мысль, желание. Вслед за мыслью и желанием является жест, внутренний и внешний, вплоть до движения руки, мимики лица, выражения глаз, затем уже этот жест подтверждается словом. Слово завершает сложный процесс. Между мыслью и словом всегда находится жест.

Когда вы пишете, вы должны видеть предмет, о котором пишете, и видеть его в движении. О неподвижных предметах много не напишешь. Опишите улицу или дом. Что можно написать о доме? Можно сказать о том, какого он цвета, сколько в нем этажей и т. д. Но раз предмет в движении, то у него есть жест, есть устремление, есть цель. И вот, когда вы увидите предмет в движении, вы найдете глагол этого предмета.

Движение и его выражение — глагол — являются основой языка.

Найти верный глагол для фразы — это значит дать движение фразе.

Литературным языком допетровской эпохи был церковнославянский. На нем писали духовные писатели и небольшое количество светских. С Петра церковнославянский язык умирает, так как им нельзя было выразить все то новое, что пришло с новой эпохой: ни техники, ни науки, ни экономики и пр. Но откуда было взять новый литературный язык? И вот стали брать немецкие, голландские, французские слова и обороты речи. Стали переносить на русскую почву сложность придаточных предложений немецкого и французского языков.

Весь литературный язык XVIII века был искусственным, не живым. В XIX веке, несмотря на чистку языка Пушкиным, несмотря на высоты, до которых поднимались иные писатели, все же литературный язык был в значительной степени тепличным. Возьмите даже Л. Н. Толстого, как он боролся за суровую точность языка, но иногда и он путался в сложных фразах.

А фраза русского языка — простая, короткая, энергичная. Чехов сказал: «Море было широкое»…

Только что я прочел очень неплохую книгу Лебеденко «Тяжелый дивизион». Но в ней, особенно вначале, поражают сложные нагромождения метафор. Например: «Ветви ивы вопросительным знаком висели над водой».