Владимир Бутромеев - Любить и верить

Вроде как и дивно слышать — в наше время и корову украли. А человеку — такое горе! Попробуй в деревне без коровы. Да если с малыми детьми, как Настя — трое, все еще в школу ходят, младшая в первый класс. Как им без коровы? И ни с кого не спросишь, украли, и все. Милиция приезжала, расспрашивали всех, и собака была, а корову-то не вернешь. От колхоза помощь дали, дети малые, да за сорок рублей корову не купишь. У Назарихи так хоть дети повырастали — дочка, правда, еще не замужем, в городе работает бухгалтером, сын два года как из армии пришел. Все равно убыток, да без малых детей, что ни говори, легче. А убыток большой. Теперь корову купить — восемьсот рублей, не меньше. И то еще — купи за восемьсот хорошую: продадут какую старую или без молока. А у Насти такая хорошая была — второй тели, черная, аккуратная такая коровка, Колобок называли. И молока давала.

И не было такого раньше никогда, чтоб корову украли. После войны — как жили, и то не было. Это только подумать, ночью вывести из сарая, вести через лес — не с горя небось крадут, не от того, что есть нечего. И женщина тоже — следок женский, маленький такой. Хотя без женщины тут и не обойдешься, она лучше знает, как к корове подойти, и корова ее лучше подпустит. Но это же надо — женщине на такое осмелиться! Это ж только подумать…

Купили корову Костенковы. Привели с базара. Теперь на базаре редко кто покупает. Дорого. Своих телят растят на смену, молодым родители подтелка выгадают, да и многие теперь вообще без коровы живут. А Костенковы купили. Это Анна Федоровна захотела. Вышла на пенсию и сказала — покупаем корову. Все смеялись — век без коровы прожила, детей без своего молока вырастила, а под старость корову решила завести. И дочка вторая, младшая, что в институт не поступила, тоже говорит: «Мама, ну зачем нам корова?» И Степан не то чтобы хотел корову — работы около нее, а мужчине самое тяжкое — сено.

Но Анна Федоровна сказала — покупаем, и все. И так всю жизнь без своего молока перемыкались, для детей то у одних, то у других по пол-литра брали, все никак не могла коровой обжиться, то некогда, то денег нет, а теперь хоть под старость своего попьем. А скоро и внуки пойдут — тоже молоко не лишнее.

Купили. Дороговато, конечно, но что делать, своей цены не укажешь. Да и деньги у них были — последний год Анна Федоровна много получала — у учителей всегда так перед пенсией, чтоб потом побольше вышло. Галя их опять в институт не поступила, пошла завклубом пока — тоже деньги, на себя хоть что за свои купит; все меньше расход, потому что сейчас девку одеть — это деньги да деньги. И Степан хоть что-нибудь да приносит.

Не совсем плохую купили. И то хорошо, на базаре другой раз такую продадут, что не знаешь, куда девать. А им еще, можно сказать, и повезло. Неплохо купили.

Привели, а ее и поставить негде. Сарая у них не было. Поросенок, куры — так это куда ни шло, в пристроечке помещались. Да и корову там пришлось поставить — на другой день, когда отгородили кое-как остальное свое хозяйство. А первую ночь так и стояла привязанная на дворе.

В этой пристроечке и перебивались лето, тесновато, но к осени Степан сделал из досок неплохой сарайчик. Накрыл рубероидом, утеплил соломой. Конечно, это не рубленый, хозяйский сарай. И маловат, и выглядит времянкой, но им настоящий сарай уже как-то и ни к чему строить. Сколько пожить осталось…

А Анна Федоровна так рада была, когда купили и все устроилось, так рада. Забот-то ей прибавилось. Квартирка их в тех домах от совхоза, что в два этажа, отопление паровое, пойло сварить негде. Кухонька маленькая. Поставили плиту — так не повернуться. Да и дрова на второй этаж, и пойло два раза в день снеси. Но все равно так рада была, так рада. Она-то на пенсии, все время дома, на работу не бежать, не спеша, потихоньку за день со всеми делами и управится.

А сено и купить можно, хоть и дорого. И Степану в совхозе полоска положена — столько там ни накосишь, а все не без ничего.

Забот и работы около нее, конечно, много, да было бы хотенье. Анна Федоровна говорит, оно и веселей, чем так сидеть. Вечером встретишь, попасешь часок, все новости с бабами переговоришь. Загонишь, подоишь, то-се, время и быстрее идет. Да и молоко свое, напьешься свежего вволю.

В деревне какая еда, особенно летом — сало, картошка! А под старость уже и не идет. Да и не только под старость. Галя тоже, вечером клуб откроет, радиолу включит, а сама домой, свежего, теплого попьет — и опять на эти танцы. И смотришь, не то, что раньше была — пигалица, стала девка, не только на институт надежды, есть на что посмотреть.

А Анна Федоровна и рада.

Жил-был в нашей деревне один человек — Славик. Не местный, откуда он взялся — никто не знал, да и кому это нужно. Знали только, что он сидел два раза — первый раз сразу после армии, работал на сахарном, пронес полмешка сахара и попал под показательный суд. А второй раз — впутался в какое-то дело, на суде по чьей-то подлости свалили все на него и опять посадили.

Когда наконец отпустили — женился и переехал подальше от того места, где так не повезло, начать жить, и вот обосновался у нас в деревне.

На работу устроился в ремонтные мастерские. От природы он был человеком дельным и сообразительным, в тюрьме переработал все работы и теперь делал любую деталь, чинил любую машину, не было станка, на котором он бы не мог работать. Слесаря, если что не так, всегда шли к нему. В любой технике он понимал, что как, что к чему.

Купил себе за 25 рублей старый добитый мотоцикл — одни колеса да рама. Все остальное сделал сам, чтобы ездить на работу, мастерские были далековато.

Выточил вал, сварил станину, собрал мотор — и примудрил столярный станочек: циркулярка, рубанок. У старика, уезжавшего жить к детям в город, взял за несколько сотен хатку, маленькую, четыре на четыре, но из нового леса. За лето, пока длинный день, что до работы, что после, сделал приделок метра в два с половиной, а на всю глухую стену — веранду. Веранда получилась чуть не больше хаты, двое дверей — с улицы и со двора — очень удобно для хозяйства.

Почти вплотную к хате пристроил сарайчик, держал свиней. В конце усадьбы поставил малюсенькую баньку. Погреб ему был не нужен — капусту и огурцы он ставил под пол, туда же засыпал и картошку.

Жена Славика не то чтобы очень некрасивая женщина. Второго ребенка она родила мертвого. С одним они кое-как управлялись, но потом второй все же родился. Пришлось взять ее мать, тоже откуда-то из дальней и, судя по виду старухи, — глухой деревни.

Жена ходила на общие работы. Славик часто по осени помогал людям строить по мелочам — то крышу для погреба, то сарайчик. На деревне все знали его как неплохого, покладистого человека. Просили его и бить свиней — бил он хорошо, и все крестьянские работы тоже делал с пониманием и толково. Иногда его просили сделать что-нибудь по токарному делу, он никогда не отказывал.