Иосиф Герасимов - Конные и пешие

— Они так тут напутали, — сказал Гоша, — что легче новый стан поставить, чем решать этот кроссворд.

Белозерский тут же сцепился с монтажниками и проектировщиками, которые начали поучать, как надо решать эту задачу, он зашелся в истерике, и когда, вальяжно переваливаясь, пришел директор, Гоша и на него накинулся, вопя, чтобы вся эта шатия-братия убиралась к чертовой матери, а то он немедленно улетит в Москву.

— Уймите его, — попросил директор.

Но Алексей знал: надо дать Гоше выкричаться, тогда он успокоиться; тут и не такой придет в отчаяние; теперь ковыряйся во всех системах, тресни, разбейся в лепешку, а через четыре месяца стан должен начать давать холоднокатаный лист, иначе всей группе — грош цена.

— Мы начнем завтра. Сегодня отдых. Все, — сказал Алексей директору, и тот понял, хотя сам был накален, только попросил:

— Но мы с вами, товарищ Скворцов, должны поговорить сегодня.

В гостинице Белозерский устроил еще больший тарарам, он теперь кидался на Алексея, упрекал — тот втравил его в эту проклятую жизнь, и вот мотайся по разным богом забытым местам, имей дело с кретинами, которые ничего не понимают ни в электротехнике, ни в автоматике, ни в прокатных станах, да ему на заводе почет, все с ним «пожалуйста да пожалуйста», а тут… Алексей знал, Гоша прав, у него золотые руки и ясный ум, ему везде цена высокая, а та жизнь, в которую Скворцов втащил этого стройного парня с соломенными волосами, сделала из Белозерского бродягу: он был, как и Алексей, холост, квартира в Москве запущена, на кухне стояли грязные банки, обои выгорели так, что не поймешь, какого они цвета: берлога, а не жилье. Белозерский орал на всю гостиницу, чтобы его немедленно везли на аэродром.

Алексей согласился:

— Ладно. Завтра уедешь.

С директором он встретился в тот же день у себя в номере, говорил с ним спокойно, но твердо:

— Мы приехали и сделаем все, что можем. Но пусть никто моих ребят не трогает. У них повышенное самолюбие, как у всех стоящих мастеров. Это надо понимать.

— Я понял, — ответил директор.

Он действительно понял, однако же другие не понимали, смотрели на них, как на заезжих гастролеров, а на самом деле люди его группы жертвовали многим. Кроме Алексея, еще Гаврилов и Сытин были кандидатами наук, они могли бы получить лаборатории в институте, могли корпеть над какой-нибудь ерундой и жить спокойно, но они выбрали скитальческую жизнь, полную неожиданности и риска, как выбрал ее Гоша Белозерский и другие ребята, у кого особый талант — ощущать любой механизм, как свое детище, в которое ты вдохнул жизнь. Людей в группу собирали долго и тяжело. Каждый стоит как работник иногда целого институтского подразделения… Да, конечно, не все понимают: тот, кто жертвует многим и знает цену своему мастерству, не может смириться с несвободой или зависимостью от других, не способных на самоотречение во имя дела. Ведь большинство живет не так, как они, большинство живет оседло, приноравливаясь к обстоятельствам…

Но Белозерский не уехал, он явился на следующий день в отличном настроении, сказал:

— Размотаем этот кроссворд, а то всякая сволочь будет думать, что мы трепачи.

Алексей решил: Гоша, как всегда, пошумел и отошел, но вечером узнал, в чем дело, и испытал огорчение.

В день приезда Алексей заприметил в гостиничном буфете невысокую черноглазую женщину, подсел к ней, легко заговорил, она сообщила ему, что работает на областном радио, здесь в командировке, готовит серию репортажей, будет жить при заводе долго, тогда Алексей без труда договорился о вечерней встрече. Он прождал ее полтора часа в холле на втором этаже, решил, этого ей не простит, время для него — богатство, даже больше, чем богатство. Она позвонила ему сама через два часа, но Алексей не стал с ней говорить, она позвонила еще, он опять положил трубку. Алексей решил ее выдержать как следует — женщина, которая связывается с таким типом, как он, должна быть приучена к точности. Но на следующий вечер Алексей увидел ее в «Ладе» вместе с Белозерским; они подошли к его столику, Гоша был в новенькой синей курточке — такую можно было купить только в валютке, приглаженный, с горячими от ликования глазами. Алексей пригласил их, но посидел немного, ушел, упрекая себя за то, что неправильно вел себя с женщиной: может быть, у нее была веская причина для опоздания. Однако же огорчения были недолги, так как вскоре открылось: девица — пустышка, любит выяснять отношения, и Гоша маялся, не зная, как от нее избавиться; в группе подначки над Белозерским и разговоры об этом стали хорошей разрядкой в минуты полной усталости…

Алексей внимательно оглядел номер, оглядел так, будто только сейчас вошел в него, а не прожил здесь три с лишним месяца, увидел его аляповатое убожество: бархатные портьеры, тяжелые стулья с затертой обивкой, видимо, прежде красной, а теперь имевшей темно-бурый цвет; трюмо, телевизор на тумбочке, старый китайский ковер фисташкового цвета; наверное, в этом номере поставили мебель в шестидесятые годы, да так и не меняли. Нельзя сказать, что он в гостинице жил, он приходил сюда изнуренный работой в цехе, принимал душ, ему едва хватало сил, чтобы добраться до постели, иногда приходил ночью, иногда на рассвете, как сегодня. Начинали они с неудач: когда возились в одном из отсеков маслоподвода, внезапно завалило троих, Суркову сломало ногу, Алексей разорвал свою рубаху, наложил ему тугой жгут; Гоша костерил на чем свет строителей, охрип от ругани; они пробыли в завале несколько часов, пока их не вытащили. Сурков почти месяц провалялся в больнице, его очень не хватало… После того, как Алексей сам отвез Суркова в больницу, пошел к директору, потребовал, чтобы составили акт о скрытых недоделках — пусть строители все проверят. Директор мялся, ему не хотелось заводиться с трестом, ведь он сам подписал приемку цеха, но Алексей пригрозил: сообщит в Москву, приедут контролеры. Директор насупился, после встречал Алексея и его ребят мрачно, но они уже влезли в работу, и наплевать было, кто к ним как относится… Ладно, теперь дело сделано, пройдет время, и уже в Москве, когда они начнут писать отчеты, им покажется, как это бывало не раз: никаких особых сложностей не испытали, все теперь встало на свои места, стан дает ту сталь, которую от него ждали; эта гигантская машина длиной почти в четыреста метров заработала нормально, как ей и полагалось работать…

Алексей взглянул на часы: всего лишь двенадцать. Если собраться, быстро взять такси, то можно успеть на самолет в тринадцать десять, два часа с небольшим лету — и он в Москве. Да и не надо будет слушать торжественных тостов, обниматься с заводскими, многие из них в душе люто завидуют им… Он снял телефонную трубку, набрал номер Гоши, тот ответил сонно: