Иван Евсеенко - До конца жизни

В их деле одного желания мало. Учителем родиться, наверное, надо. Опыт, конечно, опытом. Но если можешь как-нибудь без школы прожить, так уж лучше, правда, в библиотеку пойти или в детский сад. Хотя и там человек себя на месте должен чувствовать. А Танечка своего места еще не выбрала. Ошиблась она, что пошла в педагогический. Теперь ошибку исправлять надо бы, пока молодая. Может, попросить Ивана Петровича, чтоб переговорил о ней в роно? Пусть устроят там инспектором или еще кем-нибудь. Места, наверное, есть.

Домне Григорьевне недавно в который раз предлагали перейти методистом. Квартиру обещают. Но она не соглашается. Не ее это дело — проверять да инспектировать. В класс тянет, к детям. Без них так и жить вроде бы незачем. Жаль, конечно, что хозяйство много времени отнимает.

А Танечка себя в городе лучше бы чувствовала. Недавно пожаловалась Домне Григорьевне:

— Мне бы по асфальту пройтись чуточку.

И ничего в этом удивительного нет. Городской человек все-таки.

А на часах уже полтретьего. Мать, наверное, места себе не находит. Домна Григорьевна распрощалась с учителями. Не до разговоров. Пора домой идти да за работу браться.

Иван Петрович, увидев, что она собирается уходить, попросил:

— Домна Григорьевна, останьтесь на минутку.

— Хорошо, — согласилась она и присела на стул уже в пальто и перчатках.

Учителя разошлись. Одни по классам, другие по домам. Маруся тоже, положив звонок, вышла из учительской.

Минут десять они сидели молча. Иван Петрович что-то писал в журнале, а Домна Григорьевна смотрела в окно на Марусю, которая, переваливаясь с сугроба на сугроб, несла на коромыслах воду. Женщины в деревне завидуют ей. Говорят, за шестьдесят рублей можно воду носить. Но вообще-то завидовать нечему. Попробуй каждый день вытопить двенадцать печек, помыть в классах полы, поворочать парты. А наступит лето — надо возить торф, заготовлять дрова, в классах белить.

Маруся затопала валенками на крыльце, сняла коромысло.

— Пойду я, — начала собирать книги Домна Григорьевна. — Мать будет ругаться.

Иван Петрович оторвался от журнала:

— Может, сойтись нам, Домна? А?

Домне Григорьевне вначале показалось, что она ослышалась, что Иван Петрович говорит о чем-то совсем другом. Надо только хорошенько взять в толк. Она даже хотела переспросить его. Но Иван Петрович опередил:

— Ну, так как ты?

Домна Григорьевна совсем растерялась. Зачем-то сняла перчатки, потом снова надела их, поправила платок. И вдруг не выдержала, заплакала…

Иван Петрович поднялся было со стула. Но в это время в учительскую зашла Маруся. Испуганно посмотрела вначале на Ивана Петровича, потом на Домну Григорьевну и начала успокаивать ее:

— Чего вы, Домна Григорьевна?

— Да так, — ответила та и заторопилась скорей на улицу.

До самого магазина никак не могла успокоиться. Все плакала, сама не зная от чего. Наконец немного собралась с мыслями, начала думать обо всем случившемся.

Что же теперь делать? Соглашаться или отказываться?

Непонятно все-таки в жизни получается. В молодости вместе гуляли, вместе с школу бегали и не тянуло друг к другу. Больше спорили, ругались. А теперь вот…

Конечно, сойтись они могли бы давно. Мать немного подулась бы, посердилась, а потом привыкла. Но что-то их останавливало, удерживало. До сегодняшнего дня о женитьбе даже разговора никогда не было. Может, постарели. А может, еще что…

С Алешей все было как-то проще. Познакомились они в педучилище. Правда, немного смешно. Кожух у него кто-то украл. Насобирали по группам денег и нежданно-негаданно откомандировали Домну вместе с Алешей покупать пальто. Она отказывалась изо всех сил. Чего это ей с незнакомым парнем по магазинам таскаться?! Но девчата настояли. Алеша их, оказывается, подговорил.

Пальто ему купили хорошее. С цигейковым воротником, с костяными пуговицами. Немного великовато, но Домна сама потом этому радовалась.

Стоят они с Алешей где-нибудь в подъезде. Холодно, даже разговаривать не хочется. Но Домна терпит. Только Алешу не обманешь. Распахнет он пальто, попросит:

— Залезай.

Домна поколеблется одну минуту, потом нырнет под полу, притаится и слушает, как у Алеши сердце стучит:

— Тук… тук… тук…

Она ему в этом только после свадьбы призналась.

Поженились они на третьем курсе. Свадьбу сыграли по всем правилам: с боярами, с дружками, с венчальными песнями. Вот только в церковь не ездили. Матери это не понравилось. Она и теперь нет-нет да и вспомянет:

— Не венчанные вы с Алешей, незаконные. Потому бог и жизни не дал.

Бог здесь, конечно, ни при чем. Просто война. Вернись Алеша — все было бы иначе.

Интересно, узнал бы он Наташку или нет? Уходил, ей всего два года было. А теперь уже тридцать. Институт закончила, замуж вышла. Сын скоро в школу пойдет. Вряд ли узнал бы. Да и Наташка то же самое. Об отце ничего не помнит. Даже как в последний день коту усы отрезали, не знает.

Это Алеша придумал. Давай, говорит, Наташка, Ваське усы отрежем. Очень уж длинные.

Домна Григорьевна мешок собирает, а они за котом гоняются. Наташка на корточки присядет и манит Ваську:

— Котик, миленький, иди ко мне.

Алеша помогает ей:

— Кис-кис-кис…

Но кот не слушается их. То на печь спрячется, то под кровать забьется. Насилу они его поймали. Один ус Алешка отрезал, а второй не успел, потому что Макар зашел. Они вместе на фронт уходили.

Домна Григорьевна проводила Алешу до города. Домой пришла только через неделю. Наташка плачет:

— Где наш кот?

Оказывается, он в тот же день сбежал куда-то. Да так и не вернулся.

Не вернулся и Алеша.

Мать об этом Домне Григорьевне часто напоминает. Хотя все это просто совпадение.

А Иван Петрович, когда Домна Григорьевна рассказала ему, ничего не ответил. Такой уж он человек. Все молчит, думает. Домне Григорьевне иногда даже страшно с ним становится. А до войны совсем другой был, веселый, танцевать любил.

Но ничего. Вот начнут они жить вместе, может, он и повеселеет. А то все один и один. С работы придет домой и словом не с кем перемолвиться.

И вдруг совсем другая мысль пришла в голову Домне Григорьевне. Что это она так уверенно обо всем думает?! Может, Иван Петрович просто погорячился. Да и она еще ему ничего не ответила. И слава богу. Надо матери сказать, с Наташкой посоветоваться. Она, конечно, против не будет. Но все-таки…

Только Домна Григорьевна вошла в хату, мать сразу за свое:

— Корова не поена, кабан скоро выскочит!

— Сейчас, — ответила Домна Григорьевна.

В который раз переоделась, подмела в хате, прибрала со стола еще утреннюю посуду, потом достала из печи обед.

Борщ матери не понравился. Кислый. Долго чмокала губами, вылавливая гущу. Наконец положила ложку. Домна Григорьевна лишь вздохнула — старый человек, что с нее возьмешь.