Владимир Жуков - Бронзовый ангел

Когда проснулась, сразу же увидела его. Он вошел в комнату уже одетый и показался ей еще более чужим. Она сделала вид, что спит. Она так и не сказала, о чем думала ночью. Ни в тот день, ни потом.

Пришел конец учебы в художественном училище, в коридорах то и дело слышалось: Барнаул, Гомель, Хабаровск, Магадан. Все разъезжались из Москвы. Оставалась только Нина. Было немного грустно оттого, что она не волнуется, как подруги, — у нее свободный диплом, устраивайся куда хочешь.

Она ходила по театрам. Везде отвечали, что должностей свободных нет. Поехала на киностудию: кто-то сказал, что там можно устроиться. Начальника отдела кадров на месте не было, пришлось долго сидеть на диване в вестибюле. Мимо ходили люди, переговаривались. Один, высокий, с черными усиками, спросил, кого она ждет. Услышав ответ, с готовностью вызвался помочь, но при этом посмотрел так, что Нине почудилось, будто он дотронулся до нее, а руки у него нечистые. Она поблагодарила и, как только усатый отошел, убежала. В троллейбусе оправдывалась перед собой: кино ей не нравится.

Она уже решила выйти в центре, как ее кто-то окликнул. В проходе стоял, чуть наклонившись вперед, художник Ордин. Когда она была на втором курсе, он недолго преподавал у них рисунок — поговаривали, что у него произошел крупный скандал с директором училища на почве различного понимания задач искусства. С тех пор Нина не встречала Ордина, и странно было, что он не только помнил ее, но назвал по имени.

— Как поживаете? Вероятно, уже дипломированный специалист?

— Да… — сказала Нина и раскраснелась от мысли, что на нее смотрят пассажиры — голос у Ордина был звучный.

— Работаете?

— Нет еще.

— Что так? Вероятно, замужем? И супруг что — возражает?

Они вместе вышли из троллейбуса. На улице голос Ордина уже не казался таким громким, а вопросы — бестактными. Нина даже вдруг уверилась, что именно он лучше других поймет ее, и торопливо выговорила все свои беды — и об учебе, и о поисках работы. Как-то так получилось, что они свернули на бульвар, уселись на свободную скамейку.

— Слушайте, а на черта вам сдались эти учреждения? — сказал задумчиво Ордин, когда Нина закончила свой рассказ. — Вам нравится живопись, а вы хотите стать бутафором — раскрашивать хилые березы для декораций и дышать пылью латаных задников. Хотите заняться настоящим делом? Я получил большую работу на выставке. Расписываю новый павильон. Нужна помощница.

— А там есть вакантные места?

Ордин расхохотался. Он откинулся на покатую спинку скамейки, хлопал себя по коленям, долго вытирал глаза клетчатым платком.

— Мой юный друг, если вы хотите быть художницей, раз и навсегда забудьте об отделах кадров, дипломах и анкетах. Мы — вольные мастера. Нам противопоказаны должности и персональные машины. Вы когда-нибудь видели на доске объявлений, чтобы требовался человек на должность автора картины или скульптуры? Пусть даже не гений?

Воронов не разделил восторгов Нины, считал, что для начала все-таки стоило бы поработать по той специальности, что получена в училище. Помимо всего прочего — чего, он не сказал — это даст какой-то жизненный опыт. В ответ Нина повторила слово в слово то, что говорил ей Ордин. И про вольных мастеров, и про доску объявлений. Воронов только пожал плечами: «В общем, делай как хочешь».

Утром она три раза переодевала платье, пока наконец выбрала самое подходящее к такому ответственному визиту. Ордин встретил ее на пороге павильона. На нем был серый халат, измазанный красками. Халат удивительно шел к тронутым сединой вискам, Ордин показался Нине актером из заграничного фильма. И будто кусок из того же фильма — так она потом вспоминала — был весь тот длинный солнечный день.

Небольшой зал павильона тонул в полумраке. Лучи света прорывались сквозь еще не застекленные окна, освещали шершавые, нестроганые доски лесов, уходивших под самый потолок. Справа от двери тянулась стена, расчерченная упругими черными линиями; в дальнем конце линии теснили краски — яркие, без переходов. Приглядевшись, Нина различила две фигуры: парень в синей фуфайке и таких же синих брюках и девушка в красном купальнике. Руки парня и девушки резко вытянуты вперед — порыв, стремление вверх; ощущение полета усиливал белый фон — не то облака, не то паруса.

— По мысли, эта роспись должна символизировать молодость, — донеслись до Нины слова Ордина. Она обернулась. — Да, молодость, — повторил Ордин. — Море, загорелые, упругие тела, яхты. А вон там изобилие. — Он слегка подтолкнул Нину и пошел в глубину зала. — Мне не очень нравится, как получилось, но заказчики в восторге. Я долго бился, пока скомпоновал вот этих молодух с трактором…

Нина смотрела то на роспись, то на Ордина. Неужели это он все сделал? И еще так спокойно говорит: еле скомпоновал. Нина хотела похвалить фреску, но Ордин повел ее дальше.

На следующей стене, слабо подсвеченной электрическими лампами, громоздились домны и серебристые газгольдеры. Сквозь их сомкнутый строй рвался на простор электровоз. Казалось, был слышен нетерпеливый перестук колес — так хорошо была передана стремительность движения.

Нина ждала, что Ордин снова заговорит, но он почему-то молчал. Она повернула голову и заметила пристально устремленный на нее взгляд. Ей стало не по себе. Но Ордин уже улыбался:

— Фантазия на индустриальную тему. Надеюсь, насмотрелись на выставках. Полезем-ка поближе к небу, а? Не боитесь?

Нина робко взялась за перекладины лестницы, ведущей на леса. Получалось неудобно: он должен подниматься следом. Ордин понял и полез наверх первым. Когда Нина вскарабкалась на дощатый помост, она увидела Ордина сидящим на корточках рядом с двумя мужчинами, одетыми, как и он, в серые халаты. Только те двое лежали на возвышавшихся над помостом нарах. Нина догадалась: художники расписывают потолок, вот и лежат. Иначе нельзя: смещаются пропорции, да и никто не выдержит стоять целый день, задрав голову.

— Познакомьтесь, — сказал Ордин, когда Нина, стараясь не замазать платье, присела на корточки рядом с ним. — Великомученики Борис и Глеб. Имена страстотерпцев из древних книг. Помните?

Нина неуверенно кивнула.

— Страстотерпцы — это, пожалуй, громко, Геннадий Петрович, а вот великомученики — подходит. — Один из лежавших художников повернулся к Нине и подмигнул. У него были жесткие вьющиеся волосы, на вид ему было лет двадцать пять.

— Это точно, — пробасил другой, постарше, с рыжей бородкой. — Если бы ты знал, Гена, как мне надоели эти завитушки! Может, возьмем еще кого в помощь?

— Заныл, — сказал Ордин. — На три дня работы осталось, а ты хочешь уступить кому-то свои деньги.

— Люди гибнут за металл, — вздохнул бородатый.