Николай Зарудный - На белом свете. Уран

Протокол подписан председателем собрания и секретарем, и поэтому у нас нет никаких оснований верить всяким слухам, которые ставят под сомнение добрые намерения уважаемого Семена Федоровича. После собрания Семен Федорович поехал в Косополье, заказал вывеску артели «Родное поле», и ее торжественно приколотили на стенке конторы. Вывеска была очень большая и очень красная. Председатель сельсовета Макар Подогретый не мог простить этого Семену Федоровичу, а посему сейчас же поехал в районный центр и заказал для сельсовета еще более крупную вывеску. Так что теперь по обе стороны двери есть две красные вывески.

Правление колхоза занимает одну большую комнату и клетушку — кабинет председателя. Большая комната — это бухгалтерия. Тут полновластным хозяином является Леонтий Гнатович Горобец [3] Горобець — воробей. . Кстати, если вам придется обратиться к нему, то говорите, будь ласка, не Горобец, а Воробей — так любит Леонтий Гнатович.

В те времена, когда сосенский колхоз присоединили к другим, Леонтий Гнатович был учетчиком в бригаде, и тогда все называли его Горобцом. Но как только колхоз опять стал, так сказать, самостоятельным, то Леонтий Гнатович уже занимал пост бухгалтера и просил называть его Воробьем. Одним словом, за эти пятнадцать лет, какие прожил в Сосенке Леонтий Гнатович, он несколько раз был то Горобцом, то Воробьем.

Леонтий Гнатович человек скромный, вежливый, очень работящий и честный. Он даже к своей жене Христе, когда она приходит в бухгалтерию, обращается на «вы». Горобец читает все газеты, какие только приходят в село, знает фамилии всех премьер-министров и названия столиц всех стран мира. Жена у него, Христина Саввовна, — дородная и еще достаточно красивая. Сколько ей лет, никто не знает: паспорта у нее нет. Христина Саввовна утверждает, что ей еще сорок шестой. А молодицы говорят, что лет десять назад ей тоже был сорок шестой… Но зачем нам надо докапываться, сколько ей лет? Коса у нее черная, а щеки еще играют румянцем.

В семье Горобцов властвует матриархат. Кстати, эта социальная формация расцветает у нас на Украине, и это в некоторых случаях не так плохо. Судьба привела Леонтия Горобца в Сосенку осенью 1946 года, и, собственно, не судьба, а сама Христина. Была она тогда не замужем, так как с мужем разошлась еще перед войной. Все те годы, когда мир пылал в огне, она и не думала о замужестве. Но вот начали возвращаться домой солдаты — кому-то радость, а ей ждать некого. И никто не знал, сколько было горя и слез в старой хате над прудом. Неужели вот так вся жизнь пройдет в одиночестве, без ласкового слова, без супруга? Хотя б какая-нибудь шинель или фуфайка висела на гвоздике возле дверей, хотя б кто начадил крепким самосадом или выпил чарку да когда обнял… Никто и порога не переступит. Вдовцы и те шлют сватов к девушкам, а молодые тем более. Но не таков был характер у Христины, чтобы покориться судьбе. Однажды в субботу Христина надела хромовые сапоги, повязала черный шерстяной платок и пошла в Косополье на ярмарку.

Когда-то базары Косополья славились на всю округу, а в сорок шестом грустно было смотреть на черные толпы людей, измученных войной и горем. Продавали картошку на штуки, а рожь стаканами, за кусочек сала драли «как за батька» [4] «Как за батька» — старинная украинская поговорка. . За старыми палатками пахло самогоном. Тут торговали мылом, керосином, иголками и калошами, сшитыми из старых автомобильных камер. Пришла сюда и Христина: купить мыла и иголку. Ну, между прочим, посмотреть и на мужиков — и почему-то всех их тянула сюда нечистая сила…

За палатками — стоголосый гомон, пахло табаком, потом, чесноком и самогоном. Проворные молодицы прикрывали фартуками бутыли в кошелках, из-под шинелей, фуфаек и пиджаков выглядывали свертки и узелки.

— Налетай, бабы, на мыло! Кому мыло марки «Тэжэ»?! Кому парфюмерию?!

— Да какое же это «тэжэ», когда оно псом смердит?

— А ты не нюхай! Кому «тэжэ»?..

— Берите и не раздумывайте, этим штанам сносу не будет!

— Расскажу, что было, что есть и что будет, тяни карту!

— Пейте на здоровьечко! Дай бог, чтоб наши враги на карачках ползали!

— Иди домой, чертова душа!

— А ты чужих мужиков не переманивай!

— Тяни, тяни его, все одно ко мне прибежит…

— Ха-ха-ха!

— Ги-ги-ги… Ну и проворный, мать твою… бог любил!

Весело. Христина протолкалась сквозь толпу. Будто и войны не было — столько этих мужиков да парубков. Вон тот медалями позванивает, кудри из-под фуражки выбились… А этот черным усом поводит и глазами стреляет…

Возле забора сидели двое, обнявшись:

— Ну так что, если выпили, зато спивают как!

— Граждане, братья и сестры, на Сандомирском плацдарме ударило меня стальной пулей в грудь…

Христина почувствовала, что ее кто-то дергает за подол, оглянулась.

— Сестра родная, дай трояк на пропитание. — На Христину смотрели осоловелые глаза героя Сандомирского плацдарма.

— А ну, Сандомир, давай за мной! — Она властно взяла его за руку и повела из толпы. — Тебя же здесь задавят. И где это ты успел так набраться? Иди домой, а то помрешь.

— Горькая доля моя. — Маленький человечек в рваной шинели, когда они выбрались из толчеи, прильнул к Христине и заплакал: — Один я на белом свете, братья и сестры…

Мужичишка всхлипывал, как дите, и по его опухшему лицу текли пьяные слезы.

— А сам же откуда, откуда ты? — уже жалостливо выспрашивала Христина.

— Сам я из Кобеляк… Приехал с фронта, маму не застал, хата развалилась, и пошел я с горя бродить по свету. Граждане, братья и сестры… — Он сделал несколько шагов в направлении базарной сутолоки, но Христина схватила его за воротник:

— Ты зачем позоришь себя перед людьми? Кувшин ты дырявый, а не солдат! Показывай документы! — Христина опять взяла мужичишку за руку и уверенно зашагала впереди него. Он, будто школьник, семенил за ней.

— Христина! — звали сосенские молодицы. — Сколько дала за бычка?

— Если не хочет идти, в подол его возьми!

…Возле мостка, что за Косопольем, Христина потянула человечка на берег Русавки, в камыши.

— Раздевайся — и в воду! — строго приказала она. — И документ показывай!

Солдатик отдал ей потертый бумажник, а сам стащил с себя старое обмундирование и нехотя полез в воду.

— Да какой же ты, к чертям, герой! — смеялась Христина. — Ты же писарь демобилизованный… Горобец. Леонтий Гнатович Горобец… Вот бумага есть, что тебе фронт гроши выдал. Где гроши? Пропил?

— С горя пропил, — дрожал от холода Горобец. После купанья в осенней Русавке хмель из него вышибло.