Николай Зарудный - На белом свете. Уран

— Знаю я эти Черемушки-Вишенки. Видела их и в Томске, и в Одессе, и в Куйбышеве. Наташе нужен воздух.

После долгих размышлений было решено купить на окраине домик. Небольшой, уютный, с огородом и садом.

…Операцию делали весной. Растаяли снега, и где-то далеко уже рождались грозы. Платон отпросился у первого секретаря райкома, поручив руководить колхозом Макару Подогретому. Проработал только три месяца председателем и вынужден был оставить Сосенку. Но все понимали почему.

Все время, пока готовили Наталку к операции, и до самого конца поединка врачей со смертью Платон был рядом с женой. Днем его подменяла Ольга Аркадьевна, а ночами он сидел возле кровати Наташи.

Когда врачи заверили, что Наташе уже ничто не угрожает, Платон возвратился домой. Артель отсеялась, все шло относительно неплохо.

Каждое утро Гайворон приглашал бригадиров, заведующих фермами, советовался с ними, постепенно приучая к самостоятельному решению вопросов. На доверии и основывались взаимоотношения Гайворона с колхозниками. На работе появлялся всегда побритым, подтянутым, и это невольно передавалось другим.

Платон учел горький опыт Коляды, поняв, что авторитет руководителя может держаться только на уважении к тем, с кем работаешь, и на том, как работаешь ты сам. Но не обошлось и без огорчений. Платон вынужден был отстранить от должности заведующего фермой Котельника, умелого, но крутого мужика.

Пришел как-то на ферму — доярки в слезах.

— Что случилось? — спросил Платон.

— Дядька Грицько матюгаются, — всхлипывала Валя Очеретная. — Я пришла на ферму по комсомольской путевке, а они…

Гайворон в тот же день собрал правление и потребовал, чтобы Котельника освободили.

— Человек, который не уважает других, не может быть руководителем. А он оскорбил девушку, женщин. Это хамство. Голосую.

Савка Чемерис воздержался:

— Если так и дальше пойдет, то и я лично на конюшне долго не протяну, у меня тоже прорывается… Платон, пойми: иногда как припечет… Ну, никак не скажешь культурно!

После операции Наташа еще почти год лежала в клинике под надзором врачей. Платон только раз в месяц ухитрялся вырываться из Сосенки к ней. Наталка понимала, что при его работе приехать не так-то легко, поэтому искренне ценила часы их встреч.

За свою не такую уж длинную жизнь Наталка привыкла к больницам, клиникам и относительно спокойно переносила необходимость жить в этих белых палатах, быть отрезанной от мира, от его радостей и хлопот. К тому же ей посчастливилось: ассистентом профессора Крещенко во время операции был Давид Сокальский — молодой кандидат медицинских наук. Черночубый, энергичный, он нравился Наталке влюбленностью в свою работу. С ним было весело. Наталка учила его английскому языку, у них сложились хорошие товарищеские отношения. Давид даже рассказывал Наташе о своих холостяцких приключениях. Это, правда, Наталку немного обижало.

Первый раз, когда Давид пришел осматривать ее, Наталка натянула одеяло до самой шеи и потребовала, чтобы он немедленно оставил палату. Давид усмехнулся, решительно снял одеяло:

— Коники дома будешь выкидывать, Нарбутова.

Придвинув стул, взял стетоскоп и расстегнул на ее груди пижаму. Наталка закрыла глаза, ей стало не по себе: лежит перед ним почти голая. Давид выслушал ее, потом долго простукивал тонкими сильными пальцами.

— Наталочка, не стыдись, ты для меня просто пациентка.

…Наталка после операции начала быстро полнеть и каждый раз, когда приезжал Платон, жаловалась:

— Уже ничего не могу натянуть на себя, — и бесстыдно, как почему-то казалось Платону, расстегивала халат.

Кровь стучала в висках Платона, но он не решался сжать в объятиях это жаждущее тело, отводил взгляд в сторону:

— Да, Наташа, ты поправилась.

Всегда Платон приезжал к Наталке утренним поездом, а в Сосенку возвращался вечерним. На этот раз она его не отпустила:

— Переночуешь здесь, у меня…

Платон остался. Ловил себя только на том, что за эти годы он уже отвык от нее.

Утром, когда она вернулась из ванной в палату, там уже сидел Давид. Наталке было стыдно, что он видел ее смятые простыни, лифчик на подушке. Однако Давиду будто все было безразличным. Он выслушал ее, посчитал пульс.

— Многовато, — констатировал сухо.

— Возможно, — вспыхнула Наталка. — Здесь был мой муж.

Давид не обратил никакого внимания на ее тон:

— Это не дом свиданий.

И вдруг Наталка заплакала. Заплакала от злости, от стыда, от собственного бессилия.

Давид дал ей бром, уложил в кровать.

— Наталочка, не надо… Успокойся… Вот ты и пробудилась к жизни… — Он гладил ее волосы, будто маленькой обиженной девочке.

И если бы Наталка в эти минуты посмотрела на Давида, то увидела б удивительное выражение его лица. Он уже смотрел на нее не как на пациентку, а как на красивую женщину… Вот она лежит перед ним усталая и обессиленная, дрожат ее шершавые губы.

Ольга Аркадьевна за несколько месяцев превратила свой дом в настоящий рай. Идеальная чистота и порядок в комнатах, в саду, на огороде. В этом году клубники было — гибель, и как-то соседка — очень милая Карповна — предложила:

— Зачем же добру пропадать, Ольга Аркадьевна? Давайте я продам.

Утром снесла две корзины на рынок, а к обеду отдала деньги.

— Только уж Нарбутову не проговоритесь, — попросила Ольга Аркадьевна.

— А какое дело мужьям до нашего хозяйства? — отмахнулась Карповна.

Она посоветовала Ольге Аркадьевне поставить новый забор вокруг дома.

— А то живете, как на юру, каждый в твои горшки заглядывает.

И привела мастеров. Те ночью привезли машину досок, и за два дня вокруг дома вырос высоченный зеленый забор.

— Ольга, а зачем эта крепость? — недовольно спросил Нарбутов.

— Я здесь хозяйка, — отрезала Ольга Аркадьевна, — ты не вмешивайся.

«Не вмешивайся» — это очень устраивало Михаила Константиновича. Выйдя в отставку, он совсем по-иному начал воспринимать мир. Не было главного в жизни — работы. Он просиживал целыми днями в саду и читал.

Однажды услышал разговор двух работниц на трамвайной остановке.

— Кто это вымахал такие стены? — Худощавая в веснушках женщина показала на дом Нарбутова.

— Какой-то отставной полковник жир будет откладывать, — ответила вторая.

— Не поверю, чтобы полковник! Спекулянт какой-нибудь. Черти бы их забрали, пообгораживали усадьбы и три шкуры дерут на базарах за лук…

Ольга Аркадьевна еще никогда не видела своего мужа таким возмущенным:

— Ольга! Я протестую, я категорически протестую! Чтоб я этого забора не видел! Ты бы слышала, что говорят люди обо мне, советском офицере!

Ольга Аркадьевна с огуречной маской на лице медленно подняла глаза: