Елена Быкова - Большая Ордынка

Показалась Волга с рыжими плесами. Самолет сделал два круга над поселком, пошел на посадку и плюхнулся на поляну, усеянную белыми ромашками.

С банкой пиявок она пробиралась сквозь заросли цветов. Они выросли ей по пояс, но она не замечала их. Профессор уговаривался с пилотом, а она, выбравшись на дорогу, уже бежала к поселку, расплескивая воду из банки. Навстречу мчалась машина. В клубах пыли из нее выскочили двое. Она узнала его друга. Он только протянул к ней руки — она все поняла. Медленно и очень осторожно поставила банку с пиявками на землю и свернула с дороги. Раздвигая ромашки, путаясь, увязая в них, она направлялась к самолету. Двое из машины следовали за ней. Профессор и пилот тоже подошли.

С удивительной трезвостью она пыталась уговорить пилота взять тело. Будто забыв про горе, свалившееся на нее, она была одержима одной заботой: как довезти его быстрей. Профессор молчал, он спешил обратно. Пилот не имел права исполнить ее просьбу.

Горячий, расплавленный воздух колыхался, рябил, как волна. Они молча возвращались к машине. Доехали до поселковой больницы. Несколько человек с сочувственными лицами встретили их у входа. Подошли какие-то женщины и повели за собой. Она шла больничным коридором, бесконечно длинным.

Остановились у двери. Женщины боялись уходить, но она попросила оставить ее одну. Ей не было страшно, и казалось, что все это происходит не с ней.

Открыла дверь, вошла… В палате было очень светло и пусто. На кровати, одетый в синий костюм, лежал он. Руки были сложены на груди и перевязаны полотенцем. Она подошла ближе. Его лицо было спокойно и беспечно, веки опущены, слеза застыла у глаза. Она села тут же на кровать. Казалось, остановилось время. Может быть, времени вообще не было. Ни мыслей, ни чувств.

Теперь она не видела ни комнаты, ни лежащего на кровати. Уже ничего не было…

Она не заметила, как приоткрылась дверь и женщины заглянули в палату. Не заметила, как вошел его друг и заставил ее подняться. Не заметила, как шли обратно коридором и вышли на воздух. Не заметила, как вышли из больничного сада и шли мимо рощи. Она не слышала, что говорил ей по дороге его друг. Не слышала, как отчаянно и оголтело щебетали птахи на деревьях. Не слышала, как кто-то пел вдали и кто-то смеялся. Она не замечала ни идущих навстречу, ни домиков, мимо которых проходила. Не заметила Волги, заблестевшей внизу.

Лица, предметы, цвета, шорохи, звуки соединились для нее во что-то серое, бесформенное. Ни отчаяния, ни скорби, ни жалости… Она не испытывала ровно ничего. Серое и густое облепило ее, сковало все чувства, все мысли. Через это серое она пробивалась, как сквозь туман.

Они пошли над Волгой.

— Может быть, сядем? — спросил его друг.

— В прошлом году, — ответила она.

Они сели на скамейку. Было очень жарко, но легкой прохладой несло от воды. Она ничего не ощущала, не видела, не слышала. Так они сидели.

Мимо прошла старуха с корзинкой земляники. Мелькнули красные ягоды…

И вдруг она заметалась. В мгновение серое как бы распалось на все цвета, все запахи, все краски мира. Она увидела уходящую старуху и закричала:

— Купите, купите мне ягод!

Его друг растерялся от неожиданности, от странной ее просьбы. А она торопила:

— Скорее, скорее, она уходит! Купите больше, всю…

Она глотала душистую сладкую землянику, вынимая ее из газетного кулька, как тогда…

С каждой горстью к ней возвращалась жизнь. Она услышала многоголосый щебет птиц и голоса поющих в лодке, как тогда…

Увидела белый обвал жасмина у забора, услышала запах. Увидела лицо его друга, осунувшееся, в капельках пота. Поняла, что пережил он за эти сутки. Увидела желтое небо над Волгой, пеструю толпу у пристани, маленький катер на воде, как тогда…

Увидела валяющуюся под березой рваную детскую сандалию. Каждая малость теперь с удивительной четкостью фиксировалась ее сознанием.

Когда последняя горсточка ягод была съедена, она скомкала кулек, приподнялась и беспомощно опустилась на скамейку, заголосила по-бабьи и плакала, плакала, плакала…

Всю ночь лил дождь и продолжал лить. И от того, что он лил, дома было неприветливо и одиноко.

Всегда испытываешь чувство опустошенности после законченной работы. Вчера Нина сдала наконец очень важную для нее статью и сейчас чувствовала опустошенность и свободу.

Никуда не пойду сегодня, не буду включать телефон, и тут же привычным движением включила. Сразу раздался звонок.

Куда она потащится в дождь? Нина редко бывала дома. Ведь собиралась побыть одна, заняться домашними делами… Ну, ладно, опять она пойдет в гости, будет сидеть целый вечер, вести никому не нужные разговоры и думать о своих делах. Но раз ее просит Верочка…

Как разношерстны гости в столовой. Что объединяло их? Может быть, только этот круглый стол красного дерева — стиль Чиппендейла, — заставленный закусками и винами? Верочка?

Она была хороша, как всегда, и глядя на нее, нельзя было подумать, что она переживает тяжелые дни. Она узнала, что у мужа есть другая женщина.

Но, может, все и обойдется у них, думала Нина. Сейчас он уехал отдыхать, кажется с той, и Верочка «прожигает жизнь». Даже, наверно, все обойдется, надо знать ее Бориса. Разве сможет он бросить обставленный дом, уют? Сколько вложено во все это.

Да нет, А потом Верочка… От таких не уходят.

Верочка была хороша, хотя и в том возрасте, когда каждый день становится опасен, когда каждое утро с тревогой присматриваешься к себе в зеркале и ищешь новых следов увядания.

Что связывало Нину с ней? Такие разные судьбы, такие разные жизни, разные характеры. Для каждой из них жизнь другой являлась каким-то иным измерением. Она любила Верочку, и все.

Как разношерстны гости. Женщина, вернувшаяся из Америки, оказалась милейшим существом. Несмотря на свой преклонный возраст, была пестро одета, накрашена, ногти покрыты ослепительно красным лаком, и пальчик, указательный пальчик, на правой руке не сгибался, очевидно, от старого перелома. Женщина принесла продать какие-то вещи, уговаривала их примерить, но Нине все они оказались малы. Женщина волновалась, но не от того, что они малы и она их не сможет продать, а от того, что не может порадовать Нину. Она все время жестикулировала, а пальчик торчал, и это производило нелепо-смешное впечатление.

— Очень рекомендую вам…

— Люсичек, наш милый Люсичек, успокойтесь, — упрашивала Верочка.

Интересно, думала Нина о своей статье, как «враги» проглотят эту пилюлю. Пусть теперь попытаются объяснить энергетику мышц при беге спортсмена-олимпийца на стометровке.

Примерка шла в спальне Верочки. А в столовой галдели гости. Верочка то и дело оставляла Нину с Люсичком, уходила и возвращалась.