Альберт Гурулев - Осенний светлый день

Сегодня, можно сказать, в первый день нашего летнего отдыха, нам не хотелось оказываться среди толпы, и мы с некоторой тоской посматривали на излишне оживленный берег. Но не сидеть же нам в лодке дотемна. Взялись за весла и медленно поплыли к берегу, надеясь лишь на то, что медики обратят свое внимание, главным образом, не на нас, а на улов. Действительность превзошла все наши ожидания: мы существовали только лишь как некоторое приложение к рыбе. И потому, оставив улов около самой воды, спокойно занялись своими делами. А немного погодя мы принимали делегацию, которая пришла с желанием купить рыбы на уху. Мы моментально прикинули, что в этом предложении — прекрасный для нас выход. Рыбачить нам очень хотелось и завтра, но и рыбачить было нельзя: лишняя рыба могла просто-напросто пропасть. А это для рыбака — большой грех. А теперь рыбу у нас заберут, и мы завтра со спокойной душой можем половить еще. Продавать рыбу мы, конечно, не собирались, но и просто так отдать ее не позволял застарелый собственнический инстинкт, и потому мы произвели товарный обмен без привлечения денежных знаков. И медики и мы были очень довольны друг другом. Они, подхватив тяжелую корзину, немедленно ушли к костру, оставив нас в полном покое, а мы поставили палатку и стали дожидаться, когда поспеет щука, которую Виктор закопал под костром, предварительно натерев ее солью, перцем, набив жиром и обернув несколькими слоями мокрой газеты.

На рассвете Виктор стал будить нас, и если мы с Валентином хоть нехотя, но сумели подняться, то Володя промычал что-то протестующее и лишь глубже улез в спальный мешок. Мы забрали Володину снасть, оставив ему столь нелюбимый спиннинг, и уехали. Утро стояло несколько прохладное, с легким туманцем, а во всем остальном рыбалка напоминала вчерашнюю: окуни были многочисленны и по-прежнему настроены самым решительным образом. Время от времени мы поднимали голову, посматривали на свой табор и видели, как выбрался из палатки Володя, не спеша пил чай, потом взял спиннинг и, изредка бросая блесну, неспешно пошел вдоль берега. Потом мы видели, что к Володе присоединились две или три болельщицы из плавучей поликлиники и вскоре все они — рыбак и зрители — скрылись за ближайшим мыском.

Занятые своим делом, мы было уже совсем забыли про Володю, но вдруг за мыском раздались всплески, шум и истошные вопли. Какое-то мгновение мы растерянно смотрели друг на друга, но затем словно проснулись, Валентин прыгнул на весла и погнал лодку к недалекому берегу.

Вопли не прекращались. Едва причалив к берегу, подстегиваемые самыми страшными предположениями, опрометью бросились на крики.

Володиных болельщиц мы увидели стоящих по пояс в воде. Отчаянно жестикулируя и срывая горло, они пытались морально поддержать Володю, который — о ужас! — стоял в воде еще дальше, по грудь. Правой рукой он пытался удержать что-то огромное, мечущееся, поднимающее каскады брызг. Володя испуганно пятился к берегу, узловатым сучком ловчился ударить свою добычу и отчаянно блажил. Виктор бросился на помощь приятелю, и вдвоем они вытащили на берег громадную щуку-чудовище.

Как потом выяснилось, при одном из забросов блесну схватил вот этот крокодил, и, когда Володя стал подтягивать рыбину к берегу, она запутала леску за кусты. Володя в азарте забыл, что боится воды и что от купания у него по телу пойдут прыщи, и бросился в воду. Он сумел схватить щуку за глаза и лишь поэтому не упустил добычу. Уже на берегу, вздрагивая от пережитого волнения, Володя рассказывал, как он боялся, что рыбина уйдет и одновременно боялся, что щука его укусит или утопит.

Вскоре медики уплыли по своим делам, и мы, наслаждаясь наступившей тишиной, отправились обследовать остров.

Вернулись мы часа через полтора и застали свой табор разгромленным. Котелки перевернуты, чашки разбросаны, щучья голова, из которой собирались изготовить сувенир, — в костре. И все густо заляпано коровьими «расписками». Пошли искать пастуха, чтобы объяснить ему, как нужно относиться к своей работе, и метров через сто увидели стадо довольно крупных телят. Пастуха нигде не было, и мы поняли, что телята, скорее всего, все лето живут одни. Желая обезопасить свой табор на будущее, мы решили их прогнать подальше. Испуганные телята, задрав хвосты, кинулись вдоль берега.

Мы вернулись прибирать табор и вдруг услышали стремительно нарастающий шум. Шум был настолько непонятен и зловещ, что сердце замирало в испуге. И вдруг из кустов прямо на нас вылетело давешнее стадо телят, о которых мы уже успели забыть. Бедные телята с перепугу обежали весь остров и чуть было не растоптали нас. Мы опять их прогнали и, пока они не вернулись к нам на втором круге, поспешили перетащить вещи в лодку.

Покидали мы остров с уже устоявшейся мыслью: «Шибко хорошо — это тоже нехорошо». Собирались рыбачить три дня, а тут приходится уезжать: через несколько часов лова рыбу некуда будет девать. И не нужны были наши отличные снасти, не нужны ни рыбацкая хитрость Виктора, ни Володино упорство.

А все же вспоминается та поездка с удовольствием. Нет-нет да и придут на память окуневые скопища, встреча Володи с чудищем, да и вообще те солнечные и веселые часы. И даже хулиганство телят вспоминается с удовольствием.

Лето стоит сухое, жаркое, и в тайге полыхают пожары. Выцвела заангарская даль; воздух стал горьким и тревожным. Ночью на реке кричат пароходы, на ощупь пробирающиеся по фарватеру. Чуть не каждую неделю за огородами поселка садится вертолет. А это уже почти наверняка: где-то неподалеку опять видели огонь. И тогда Григорий бросает любое дело и торопливо идет к избе лесника Ваньки Прохорова. Ванька принимает вертолетчиков в просторной горнице, велит жене кипятить чай и солидно ведет разговор. Вслух прикидывает, сколько нужно вести людей на пожар, каким путем идти.

Григорий тоскует, смотрит в окно на устало опущенные лопасти машины и спрашивает:

— Горит тайга?

— Горит.

— Где хоть горит?

— Почитай, везде, — отвечает Ванька, давая понять, что не ко времени такие разговоры.

Но Григорий сразу не уходит.

— А на Илиме как? — в голосе уже нет надежды.

Григорий встает и тихо прикрывает за собой дверь, обитую желтыми соломенными вьюшками. Дорогой он, привыкший в тайге к одиночеству, разговаривает сам с собой.

— Пропадет тайга. Не будет нынче охоты. Уйдет белка. Уйдет зверь.

Дома Григорий курит под навесом, бесцельно перекладывает звонкие березовые бруски. В такие минуты ни жена, ни дочь, восьмиклассница Верка, к нему не подходят. Сердит. Только Пестря безбоязненно смотрит на хозяина, потягивается.

— Дождя, Пестря, надо. Огонь низом идет. Сушь. Где охотиться будем?