Альберт Гурулев - Осенний светлый день

Собака у Григория низкорослая, потрепанная. Хвост обрублен, уши висят лохмотьями. В маленьких слезящихся глазах нет и намека на собачью ласковость. Пес держится с хозяином на равных.

Григорий рассказывал:

— С норовом он у меня. Замахнулся я раз на Пестрю, так он мне отметину на ноге сделал. И хоть бы я его ударил, а то ведь нет. И теперь, как покажется ему, что неладно на него смотрю, ворчит, зубы скалит.

Зато на охоте Григорьевой собаке цены нет. И по белке, и по крупному зверю идет. Захлебываясь лютой злобой, кидается на медведя. Вот тут-то и показывает Пестря свой характер, которого побаивается сам хозяин. Да и в уличной драке нет Пестре равных. Как-то кинулись на него два рослых одномастных кобеля, но Пестря только повернулся к ним навстречу. Псы осели, пропахали мощными передними лапами борозды и, по-щенячьи завизжав, отступили.

Хотя, быть может, заслуги Пестриной тут большой нет. Всякая зверовая собака за себя постоять сумеет. А эти кобели и тайги-то не нюхали, в глаза не видели. Хозяин их, бухгалтер с лесоучастка, Сергей Федорович, промышлять зверя не ходит; не такая у него работа, чтобы в тайгу ходить можно было. Но псов держит. Бегают они целыми днями по поселку или в тени лежат — отдыхают. Таких пустобрехов Пестря издалека чувствует и рвет без пощады.

— Хороший у тебя пес, — говорят Григорию, — но злой сильно. Ненавистливый. Будто весь мир не любит.

— Это верно, — отвечает Григорий, — а ты посмотри, у него же вся шкура в рубцах, живого места нет. Станешь злым. А меня в обиду не да-а-аст. Замахнись-ка на меня.

Собеседник оглядывается на лежащего Пестрю, видит его вечно настороженные глаза и машет рукой.

— Да ну тебя. Выдумал тоже.

Специальность у Григория в поселке редкая: шофер.

Народ все больше работает в тайге, лес валит, трелюет. Трактористы, чокеровщики, бензопильщики. Только Григорий один на весь поселок шофер. И тому негде развернуться. Нет к поселку дорог по земле. Тайга кругом. Да и нужды в них большой нет. Лес к воде тракторами трелюют, все больше по зимнику. А заболел человек или какое срочное дело, всегда вертолет вызвать можно. А так — катер на лесоучастке есть, рейсовый теплоход раз в пятидневку приходит.

Вся дорога у Григория — от водокачки до крайних домов трех коротких улиц. Крути баранку. Летом много воды поселку требуется. У каждого огород.

Когда у Григория хорошее настроение, он подгоняет машину к воротам как можно ближе. Щедро льет воду из широкого шланга в кадушки, ушаты, ведра.

— Лей не жалей. В Ангаре воды хватит.

В другие же дни останавливается, где придется. Так что и не поймешь, к какому дому ближе. Ругаются бабы, но воду носят.

У Григория ответ один:

— На всех не угодишь.

Но никогда не отказывается сделать лишний рейс.

В жаркие дни заканчивает Григорий работу поздно. Загоняет машину в синюю тень больших дверей сарая, но уходить не спешит. Автоинспекция далеко, и в поселке всего одна машина, а Григорий каждый раз непременно протирает от пыли номерные знаки, копается в моторе.

— Завтра снова работать, — говорит Григорий, если его торопят.

Но в другое время Григорий всякой техники вообще сторонится.

— И так провонял бензином-керосином. А зверь в тайге, знаешь, какой теперь грамотный? Не подойдешь.

Иногда ему говорят:

— Может, нынче тебя на охоту не отпустят. А у тебя только и разговору, что о тайге.

— Это как? — спрашивает настороженно.

— Не дадут отпуск — и все тут. Рабочие нужны. У участка план.

— Это ты брось, — мрачнеет тогда Григорий. — Я еще сам знаю, что мне делать. Два месяца мои.

Вечерами Григорий включает старенький приемник и слушает сводку погоды. Домочадцы ходят на цыпочках: не дай бог звякнуть кастрюлей, греха не оберешься. Григорий ищет тайный смысл в туманных фразах: «Будет… переменная облачность. Во второй половине срока по юго-восточным районам возможен дождь…»

— Переменная… Возможен, — ворчит Григорий, прикидывая, что его поселок никак в юго-восточные районы не входит.

— Отец, — говорит жена из кухни, — ты бы сходил к Быковым. У них дедушка Илья сильно на погоду чувствительный. Валентина говорит, что перед дождем всегда недужит он.

— Был я у них. Ничего твоему деду не делается.

— Да разве можно на человека такое говорить?

— А, помолчи ты…

Почти каждый день леспромхозовский катер увозит рабочих на пожар.

Возвращаются они почерневшими, в прогоревшей одежде, смертельно уставшие.

— Мох горит, — говорят. — Потушить его трудно. Дождя надо.

Только рукой махнет Григорий на такие слова:

— Известное дело, надо.

Каждую осень уходит Григорий знакомыми тропами на Илим искать дымчатую белку, искристого соболя, в бродячей и вольной жизни забывая на два месяца о надоевшей дороге между водокачкой и окраинными домами поселка. В тайге свежие, хрустящие морозом утренники. Обжигающий чай на привале. И даже едкий дым каменки кажется сейчас Григорию необыкновенным и вкусным. Но будет ли нынче все это? На Илиме, где стоит его зимовье, горит тайга, огонь выживает зверя и птицу.

…Вянет в огородах картофельная ботва, никнут листья березы и черемухи, бьет в окно ошалевший жук. Жарко. Воздух душный и вязкий. Солнце масляным пятном проступило сквозь серую муть.

Ругают бабы Григория.

Но однажды на северо-западе в глубокой и узкой долине небо стало гуще, темнее.

— Дым, — вслух думает Григорий, — близко совсем. А может, облака?

Около быковского дома остановил машину. На вросшей в землю лавочке — дед Илья.

— Как дела, дед?

— А какие теперь наши дела? Сиди на лавочке, и все тут. Ноги вот ломит.

— Да ну-у? — Григорий гонит с лица неуместную улыбку, но ничего не может поделать. — Погода меняется? — И вылазит из кабины.

— Уже переменилась… У меня ведь в ногах рана. Это мы стояли тогда…

— Что, дед, дождь будет?

— Я тебе не бог, — сердится Илья.

А с северо-запада, из долины, напирая друг на друга, молча ползут большие, черные снизу тучи. Шелохнулась листва на черемушнике и снова поникла. Но вот где-то далеко тучам стало тесно, стукнулись они и высекли искру. Утробно, глухо заворчал гром, ожили и затрепетали листья. А тучи — вот они, над головой. Потянулись к земле косые линии, и громыхало уже непрерывно. Крупные капли ударили по жестким лопухам, по звонким навесам и крышам, в пыль дороги. Потемнели заплоты, умылись оконные стекла, яро закипела вода в залитых водой кадушках.

Григорий стоит под дождем без фуражки. Светлые волосы прядками прилипли ко лбу. Он чувствует, как прохладные струйки бегут за ворот, и жмурится от удовольствия.

К вечеру отгромыхало, но дождь все идет и идет. Небо — в обложных тучах, без просвета. Теперь не пронесет, надолго зарядило.