Виктор Ильин - Повести

За домом был сад, неухоженный, старый. Торчало в нем несколько сучкастых, в желто-зеленом лишайнике яблонь, у плетня непролазно кустился вишенник, сердитым ежиком пыжился низкорослый крыжовник. Несколько грядок с морковью, бобами и огурцами — вот и все, что было в этом саду, на который не зарился никто из соседских ребятишек, даром что стоял он поодаль от дома и можно было огородничать безбоязненно.

По правде сказать, и у других домов Мурзихи сады были не лучше. Причиной тому вода. Потаскай-ка ее из-под горы. Посчитай-ка ступеньки взад и вперед. Да и зачем свой сад, когда в соседних Новоселках за рыбу можно сколько хочешь яблок, картошки, капусты, огурцов и прочей зелени наменять?

Может, и взялся бы Иван Досов за сад, как-никак ребятня подрастает, все, глядишь, им забава, но с каждым годом все ближе и ближе к саду и к дому подбирался обрыв. И ведь не где-нибудь в другом месте, а именно тут, где расположилась досовская усадьба. По весне сажень за саженью отваливались увесистые глыбины, словно кто-то откусывал красновато-охристую глину.

Пелагея все уши прожужжала Ивану, уговаривала перенести дом. «Неровен час, сорвется кто из них, — кивала она на детей, — тогда поздно будет!» Пелагее даже во сне привиделось, как это случилось со старшим, с Сережкой. Будто стоял он на обрыве и кидал в Каму глиняные комышки, насаженные на гибкую хворостинку. Смеется Серега, любо парнишке — далеко летят комышки, а у Пелагеи сердце замирает. Хочется крикнуть, да боязно: вдруг испугается сын, больно уж близко стоит он к краю обрыва.

Уж вроде бы и уговорил себя Иван, решил с переносом дома, да неохота идти в правление. Там, наверное, людно, накурено, то и дело надрывается телефон, и председатель кричит в трубку хриплым голосом и поэтому кажется сердитым.

То ли дело тут, на берегу Камы. Она разлилась широко, скрыла под собой отмели и островки; раздолье до самого левого берега, где находится Монастырская слободка. Коричневая, мутная вода будто неподвижно застыла, разнежилась под майским солнцем. Она похожа сейчас на сусло и такая же густая, упругая и силищи в ней до черта. Вон как медленно двигается навстречу течению буксир с баржами.

Иван спускается по глинистой тропинке вниз к реке, втягивает пахнущий смолой и мокрым деревом воздух. Тут, под горой, солнце печет еще жарче. Блестят смолеными днищами перевернутые лодки, обсыхают бревна, перехваченные на реке запасливыми хозяевами. Это у них в Мурзихе за грех не считается — попользоваться дарами реки. Иван вовсе еще несмышленышем был, когда однажды весной в церковь во время обедни ворвался мужик и, лба не перекрестив, заорал: «Мужики, плот разбило!» Осеняя себя крестным знамением, все метнулись из церкви, да и батюшка с причтом, переоблачившись, приняли участие в перехвате разбитого плота. А потом обедню снова продолжили. Правда, у попа синяк появился под глазом, все участливо вздыхали: багром угораздило батюшку…

— Папа-а! — слышит Иван детские голоса и оборачивается. С горы сбегают сыновья.

«Вот бесенята, так и тянутся к воде», — притворно негодует Иван, поглядывая на сыновей. На самом деле ему любо, что ребятишки не боятся Камы. Значит, тоже рыбаками будут.

Иван переворачивает одну из лодок, сталкивает ее в воду, прилаживает весла, укладывает черпак. Старший, Серега, наблюдает молча, младший, Витюшка, куксится — чего возьмешь с семилетнего? — просит:

— Папанька, а мы?

— Мама не велела, — говорит ему Серега и не смотрит на отца.

«Ишь ты, — усмехается Иван, — характер выдерживает». Командует:

— А ну, живо в лодку!

Младший с ликующим визгом переваливается через борт, зовет брата. Серега ковыряет носком ботинка глинистый берег.

— Ты чего, Серега-сорога? — спрашивает отец.

— Так мама же!..

— Кто у нас в доме хозяин? — притворяется сердитым Иван. Сергей быстро забирается в лодку. — Ну, вот это другое дело. Бери кормовик!

На воде прохладно. Иван стаскивает пиджак, укутывает Витюшку и велит сесть ему на дно лодки. Гребет Иван не торопясь, еле окуная лопасти весел, но вкладывает в гребок столько силы, что на воде долго еще не пропадают крутящиеся воронки.

— Держи вдоль уреза, — наставляет он старшего. — Поднимемся до Соснового оврага, а там перевалим на остров.

Привставая от усердия, Серега старается помочь отцу, попасть в такт его гребкам своим кормовиком.

— Гляди, вывалишься! — предостерегает Иван.

— Не-е, — Серега трясет головой, — не маленький.

«Действительно, — думает Иван, — сейчас ему двенадцать. Через четыре года в бригаду вполне можно брать. Меня тятя с каких пор начал приучать».

— Папанька, а мы зачем на остров-то? — подает голос Витюшка. — Столбунцов там нет, дику лукова тоже.

— Эх ты, дику лукова! — смеется отец. — Там сейчас лещ нерестится, икру мечет в полоях. Вода, как в котле, ключом бьет. Рукой прямо бери.

— Наловим, — серьезно говорит младший, — а то дома один горох. Я рубаху сниму, чтобы куда класть.

— Во, — Иван показывает кулак. — Нельзя сейчас. Запрет. Ясно?

Лодку сносило течением к острову. Черно-зеленые тальники высовывали из воды верхушки. Выше, на плешине, сгрудились в кучку дубы. Они были почти голыми, лишь кое-где на ветвях шевелились от легкого ветерка желто-коричневые прошлогодние листья. Облизанные водой, громоздились на приплеске кучи плавника.

Иван первым спрыгнул на остров, подтянул лодку за веревку, обмотал ее вокруг коряги.

— Пошли на ту сторону, — сказал сыновьям, — черемухи наломаем.

Витюшка с визгом кинулся к зарослям, принялся трясти гибкие тонкие стволы черемух. Мелкие лепестки, словно снег, посыпались на него, на землю.

— Погоди, — остановил Витюшку отец, — на вот, рви! — Он нагнул деревцо, потом другое, третье. Сыновья быстро наломали охапки пахучих, усыпанных белыми гроздьями веток.

— Хватит! — приказал Иван. — А то летом самим же полакомиться нечем будет! Пошли к полоям… А оттуда к Запертому пройдем. Там сейчас самый нерест.

Витюшка кинулся было первым, но отец удержал его:

— Тихо, дурной! Рыба шум не любит.

Запертым называлось небольшое озеро, расположенное в глубине острова. Летом из него тек узкий и неглубокий ключ, по которому в засушливый год скатывалась из озера рыба. Но по веснам полая камская вода подпирала ключ, и он делался широким, заливал луговину. Течения тут почти не ощущалось, вода была теплее, чем в Каме, и рыба облюбовала луговину для нереста.

Иван знал, что сейчас, в пору, когда цветет черемуха, нерестится средний лещ — черемшаник. А незадолго перед этим тут выметал икру самый мелкий лещ — березовик, в эту пору как раз распускались почки на березах. Все это он успел рассказать сыновьям, пока пробирались они к Запертому.