Виктор Ильин - Повести

— Серега, — позвал он сына, усевшись возле землянки в тени осокоря, — помоги-ка, сынок! — И, упершись руками в хрусткий белый песок, поднял ногу в высоком, с раструбом резиновом сапоге. — Тяни сильнее! Вот, а теперь другой. Ступай, а я полежу.

«Лихорадка, что ли? — невесело размышлял Иван, поглядывая в небо, где громоздились непролазными сугробами облака. — Или перед грозой морит? — Он поморщился, чувствуя неприятный озноб от испарины. — Этого еще не хватало! В самый начин расхвораться. Нет уж, дудки».

В мешке у него припасена бутылка водки. Да и каждый взял по одной для первого раза. Ахнуть стакан, поесть как следует да чайком с водкой опять же побаловаться, и вся хворь пройдет.

— Ты погляди-ка, Сергеич, — встревоженно позвал Ивана дядя Яша Пустобаев, — мясо-то у ней какое.

Иван поднялся и, хрупая босыми ногами по немятой еще корке песка, подошел к столу, где обычно харчились рыбаки и на котором сейчас дядя Яша распластал рыбину. Рыбаки толпились вокруг стола и приглушенно переговаривались.

Мясо, действительно, было непривычным с виду: розоватое, жирно лоснящееся. И еще одно было непривычным: рыбина оказалась икряной. Круглые бело-желтые икринки, похожие на дробь, лежали в животе, переложенные тонкими пленками ястыка.

— Тут что-то не так, — охотно вещал Костюха, нетерпеливо приплясывая возле стола, — не так, говорю, мужики. Вон, говорят, в Лаишеве овца двухголовым ягненком окотилась. И солнце на пасху, сам видел, играло.

— Да будет тебе, Константин! — попытался осечь Пряснова бригадир. — Чего ты тут разоряешься?

— Нет уж, Сергеич, ты не скажи, а неладно это! — не унимался Пряснов. — Это не к добру. Или к пожару, или к мору, или колдовство чье.

— Удались отсюда сей момент! — осерчал Иван и приказал: — Давайте его на лодку и к Сосновому оврагу! Нечего ему тут делать.

Но приказ, видимо, прозвучал не очень твердо, потому что Пустобаев хмуро сказал:

— Раз велишь, отвезу! Только пусть хоть щербы похлебает… И действительно, тут почешешь затылок-то: хрен знает, что за рыба вломилась? Жизнь прожил, а такой не видал, даром что все время на Каме торчу…

И тут Ивана словно осенило, вспомнился ему отцов рассказ, вынырнуло откуда-то из глуби жужжащее слово.

— Кумжа это, ребята, — внятно сказал он. — Помню, мне еще тятя говорил об этом в детстве. Она с Каспия идет на Вятку, там икру осенью мечет. Кумжа, точно! Стержневой линь по-иному.

…После ухи рыбаки легли спать. Иван достал химический карандаш, согнутую вдоль ученическую тетрадку, записал в нее улов. Порадовался: еще три-четыре таких удачных дня, можно будет председателя Родионова за горло брать, деньги требовать на моторную лодку для бригады.

Будет в бригаде мотор, можно тогда выше Монастыря подниматься, в том плесе стерляди можно больше брать. А это опять же колхозу к борозде. Нет, что ни говори, а здорово было бы с мотором!

Но мотор — это во-первых, а надо еще тони от каршей очистить. После обеда с дядей Яшей Пустобаевым надо промерить новую тоню, с кошкой ее проплыть, а то вдруг оставишь невод-то ненароком!

Мысли у Ивана делаются зыбкими, и сам он чувствует себя так, как будто сидит на завозне, а лодку покачивает мелкая, но крутая камская волна, хотя Кама сейчас лежит в тяжелой неподвижности.

И, почти засыпая, слышит Иван далекий веселый перестук пароходных колес. Это легкач бежит сверху, с Белой реки. Выходит, за полдень уже. И чудится Ивану, будто колеса от радости приплясывают в этот июньский погожий день.

— «Жан Жорес», — слышится негромкий голос сына. — Дядя Костя, а кто же это такой?

Костюха откашливается, фыркает:

— Эх ты, а еще в школе учишься!

— Так мы не проходили это, — оправдывается Сергей.

— Это который в Испании воевал, понял? — объясняет Костюха. — Самый главный, значит. Он фашистов рубал, да все саблей, саблей!

Иван завозился, кашлянул, перебил эту беседу.

— Ну что, сынок, может, искупаешься? — предложил Иван сыну.

Серега восторженно завизжал, скинул штаны, рубаху и кинулся к реке.

— Ты вот что, Константин, — сухо сказал Иван уполномоченному, — давай мотай отсюда. Одна морока с тобой… Каждое слово у тебя вранье.

— Прямо уж, — не очень уверенно возразил Костюха. — Я и сам уеду. Больно надо тут торчать! Пущай сами тешую-то собирают. Не больно мне их тридцатка-то нужна!

Снизу, из-за песчаного мыса, вонзившегося в Каму, медленно наливаясь синевой, выплывала туча. Ее отражение широким полотнищем ложилось на реку, словно заботливая хозяйка задергивала полированную мебель, чтобы не поцарапать ее ненароком, когда начнется грозовая кутерьма.

— А ты погляди-ка, как лупят! — воскликнул Костюха, указывая пальцем на ухвостье, откуда показалась лодка. — И гроза-то еще далеко! Как гонится за ними кто…

«Действительно, чего надсаживаются? — подумал Иван. — Успеют еще до дождя».

С лодки встревоженно и невнятно прокричали что-то.

— Чего? — Иван приложил руку к уху.

— Буди мужиков! — всполошенно орали с лодки. — Война!

Двоюродный брат Ивана Досова со стороны материнской родни Алеха Филатов уехал из Мурзихи летом двадцать шестого года, уехал зарабатывать на сапоги, полагая, что без них нельзя считаться женихом. Рассчитывал Алеха на скорый возврат, но жизнь повернула так, что остался он в Черноречье.

Стать-то вроде стал горожанином, жил в хорошей квартире в одном из новых бревенчатых домов поселка; сыну Андрею в сорок первом году тринадцать исполнилось, а все равно в душе считал себя мурзихинским. Потому-то и ездил каждое лето, как говорил, «домой», в Мурзиху, наотрез отказываясь от дармовых путевок в дом отдыха и на курорт, словно боясь, что если не побывает год на родине, вовсе откачнется от нее и от этого случится с ним что-то неладное.

И нынешним летом собирался Алексей Игнатьевич с женой и сыном в Мурзиху, уже припас свинца на грузила для сетей, купил делю для плавной сетки, еще весной письмом уведомил двоюродного брата Ивана Досова, чтобы в первых числах июля ждал его в гости со всем семейством.

— Мы с тобой, Андрейка, станем жить на ватаге, — посулил он сыну, — подичаем за месяц немного, это полезно.

— А как она? — Андрейка кивнул на мать. — Поди, не пустит на весь месяц-то?

— Она к нам приезжать будет. Соскучится, возьмет лодку — и к нам… Вот славно-то как будет!

— Полно тебе наманивать! — притворно хмурилась жена. — Гостинцев вот маловато… Хоть бы мешки из-под селитры раздобыл, что ли!

— Ну уж! — Алексей рассмеялся. — И так в Мурзихе анекдот ходит про нашу родню, как Санька Суханов мешок мешков этих привез, даже нестираных… Помню, тогда еще отец твой все завидовал на мешки-то.

— Да хватит вам, что ли! — возмутился Андрейка. — Идти — так идем. Ведь договаривались сегодня на Оку. А то я с ребятами уйду.