Аркадий Пинчук - Потому что люблю [сборник]

…Во время завтрака Сирота объявил:

— После обеда — полеты на новых машинах. По одному провозному. До обеда — отдыхать.

Виктор Гай неожиданно не только для других, но и для себя сразу сел в грузовик, идущий в город. «Она же ничего не знает и будет зря волноваться», — с нежностью подумал он о Наде и тут же поймал себя на мысли, что как будто оправдывается перед кем-то. «Ерунда все, — сказал он себе, — просто я хочу успокоить Надю. Она ждет, волнуется…»

Было начало десятого, когда Виктор Гай сошел с машины и в несколько прыжков взбежал по охнувшей от неожиданности деревянной лестнице. Вставляя в замочную щель плоский потертый ключ и поворачивая его, он с огорчением подумал, что, наверное, она ушла на работу и он напрасно торопился, но тут же вспомнив, что у нее сегодня выходной и они с Андрюшкой будут ему рады, обрадовался сам.

Еще из коридора он увидел спящую возле окна Надю. Не отрывая от нее взгляда, снял потихоньку сапоги и, оставшись в мягких шерстяных носках, бесшумно приблизился к ней. Сел на подоконник так, чтобы видеть ее лицо. С величайшей осторожностью набил табаком трубку, но поджигать не стал. Побоялся, что шум горящей серы разбудит ее. Надя спала, как-то по-детски смешно подперев щеку кулачком. Впервые за эти четыре года Виктор Гай внимательно рассмотрел ее лицо: мягко закругленные брови, смугло-нежные щеки, трогательно-детские губы. И к сердцу вдруг подступила нежность — чувство незнакомое и тревожное. Захотелось протянуть руку и легонько коснуться волос, уха, шеи…

Надя открыла глаза и чуть-чуть улыбнулась.

— Сон какой видела…

— Страшный?

— Уже утро? Ты давно вернулся?

— Только что, — не удержался от улыбки и он.

— А я все хотела понять, что там, — она кивнула головой в сторону окна, — и не заметила, как заснула.

— Замерзла?

— Не могла успокоиться… Боюсь войны. Жизнь уже настраиваться стала. И тут эта тревога. Что у вас?

— Я же говорил, учебная. Знаешь, какие самолеты пришли к нам?.. Что-то фантастическое. Крылья — вот так, — он резко отбросил назад прямые руки, — как у стрижа. А скорость — ураган!

— Такие, на которых ты учился в командировке?

— Чуть другие.

— Огорчен?

— Наоборот!

— Значит, устал. Глаза у тебя усталые.

— Поспать, наверное, надо.

Надя встала, подошла к нему и, улыбаясь, стала вытирать платочком уголки глаз.

— Закоптился, как сапог. Посмотри. — И показала на платочке черно-серые разводы.

— Это в машине, — тоже с улыбкой сказал Гай, подставляя лицо.

— Ты мне не подставляй свой нос, лучше снимай гимнастерку, и я тебя, как Андрюшку, отстираю.

Виктор Гай осторожно соскользнул с подоконника и одной рукой обнял Надю за плечи. Она податливо прильнула к нему и замерла, расслабленно положив на грудь руки, и он ощутил под пальцами ее волосы, такие мягкие-мягкие…

Она слегка отстранилась, торопливо сказала:

— Федора видела во сне… Говорю ему: «Перестала я ждать тебя», — а он говорит: «Жены долго не ждут…» А я ведь не перестала. И ты тоже…

Виктор Гай мгновенно отрезвел, убрал с ее плеча руку. И, уже не думая о том, как она воспримет его слова, сказал:

— Чуть не забыл, из горсовета позвонили, что тебе выделена однокомнатная квартира на Зеленой улице. В четвертом доме, сорок вторая…

Вышел в коридор, взял чемоданчик и прошел в свою комнату.

— Сходи посмотри, — сказал уже через дверь. — Переехать можно в любое время.

Мыло лежало в чемодане завернутое в бумагу, а мыльницы почему-то не было.

— И куда я мыльницу дел?..

— Я предупреждала, что мы тебе быстро надоедим, а ты не верил, — все еще оставаясь возле окна, сказала Надя. — А мыльница у тебя в кармане.

— «Предупреждала…» А потом все время плакалась: «Хочу жить независимо…» Вот и радуйся. Кто-то внял твоим мольбам.

— А я и радуюсь, — сухо парировала Надя. — Хотя ни у какого горсовета я квартиру не просила.

— Знаю… — Ему стало жалко ее. Предательски трогательный комок подкатил к горлу, и Виктор Гай охрипшим голосом сказал: — Не хочешь переезжать — не надо. Я не гоню. Тем более что ты не просила квартиру.

— Я не хочу? — Ее голос уже звенел слезами. — Я сегодня же перееду.

— Переезжай сегодня, — сказал он спокойно и подошел к ней. — Только зачем? Разве здесь вам с Андреем плохо?

Она рванулась к своей комнате, но попала прямо к нему в руки.

— Можешь радоваться. Сегодня же уеду. Пусти.

И обессиленная повисла на его руках. Узкие худенькие плечи мелко затряслись от рыданий.

— Потекла река Волга… — Он поправил ей волосы, воротничок. — Начало всемирного потопа. — Вытер платком щеки, глаза, как маленькому ребенку, приподнял за подбородок лицо, ободряюще улыбнулся. — Никуда, слышишь? Никуда не отпущу.

Она согласно кивала головой и никак не могла остановить слезы.

В дверь постучали. Виктор Гай усадил Надю в кресло и вышел открыть. Худенький мальчик, сын почтальона, подал вместе с телеграммой грязную тетрадь для росписи. Виктор Гай черканул какую-то закорючку и вскрыл бланк. Глаза тревожно метнулись по строчке: «Дорогая Надюша…» Он почувствовал на лице холодный пот, в ладонях липкую влагу. И мозг обожгла догадка: Федор! «Это же здорово!» — попытался он обрадоваться и успокоить себя, но ни успокоения, ни радости не ощутил. «Да что это я!» — прикрикнул он сам на себя и спокойно дочитал телеграмму:

«Дорогая Надюша еду к тебе. Подробности при встрече. Оля тчк. Виктор готовь одну комнату моей семье возвращаемся двадцать пятого августа минским поездом. П а н т е л е й».

Постояв в коридоре еще несколько секунд, он окончательно овладел собой, улыбнулся и подошел к Наде.

— Пантелей и Оля едут к нам. — И протянул телеграфный бланк. — Так что твоя квартира на первое время будет в самый раз. И молчал… Ну Пантелей!..

Надя обрадовалась, засуетилась. Все пыталась быстрым движением убрать падающие на лоб волосы, а те непослушно снова и снова падали на лоб.

— Он давно ее звал, да она не соглашалась. Двое детей, школьники уже, боялась. А он-таки уговорил. Молодец! Ты отчего загрустил? — Ее брови сделали взмах. — Оля — умница, им будет хорошо. Ну снимай гимнастерку, сейчас воду приготовлю…

— Минский поезд в шестнадцать приходит, а у меня полеты после обеда… — Рядом с Надей он казался огромным и беспомощным.

— Я встречу сама. Помойся и поспи. Вон какие глаза усталые.

И когда Виктор Гай помылся и лег в кровать прямо поверх одеяла, она снова без стука вошла к нему и присела на краешек в изголовье. Он взял ее руку и провел пальцем по хитро переплетающимся линиям ладони.

— Нам с тобой, Виктор Антонович, есть о чем серьезно подумать… — Она уже овладела собой, в ее глазах была мудрая ясность, в голосе твердая уверенность.