Леонид Комаров - Три ролика магнитной ленты

В другой раз я заметил на ней новое платьице очень веселой расцветки. Девочка все время оглядывала себя, наверное, была очень довольна обновкой.

Каждое утро я хожу этой дорогой. Все стало обычным и привычным. Но вот эта обычность нарушилась…

Как и всегда, я встретил пенсионера с Коржиком, потом блондинку. Я дошел до гастронома, пересек улицу и остановился, ища главами девочку. Я смотрел во все стороны, но ее не находил. «Наверное, она уже прошла», — подумал я и отправился на завод.

Днем, за делом, забыл о девочке, а вспомнил только дома, когда ложился спать, и снова меня удивило то, что она всегда ходит одна. Судьба маленькой незнакомки очень заинтересовала меня. «Встану завтра пораньше, — решил я. — Нужно не прокараулить ее». С этим и уснул.

Утром я вышел из дома минут на пятнадцать раньше и, разумеется, пенсионера и блондинку не встретил. Я остановился на перекрестке и стал ждать, когда появится девочка. Прождав безуспешно двадцать минут, вынужден был бежать на завод. «Она, наверное, простудилась, и мама не пустила ее в садик».

Придя к себе в отдел, я приступил к работе, но постоянно ловил себя на том, что думаю о девочке: что с ней случилось?.. Уж не попала ли она под машину?..

Эти мысли не покидали меня до конца дня.

Вечером, наскоро перекусив, я оделся, вышел из дома и побрел вверх по липовой аллее. Перекресток в эти вечерние часы пустынен, на нем почти не встретишь машин. Ни пыли, ни шума — слит перекресток.

Перейдя улицу и миновав калитку, я очутился в скверике детского сада, который утопал в зелени кустов акации и светлолистых кленов. Кое-где в их пышных кронах проблескивало первое золото. Клены раньше других деревьев, в самый разгар лета, уже отдают дань осени. Раньше всех сбрасывают листву, зато цепко, почти всю зиму, удерживают свои семена — бумеранги.

Я бродил между крохотными скамеечками и столиками, грибками и коробками с песком, среди «дворцов» и «кораблей». В одном углу короба возвышалась пирамида с углублениями-окнами, выстроенная маленькими созидателями, но какой-то озорник наступил на нее ногой и разрушил один бок.

Я люблю наблюдать, как играют дети; как круглоголовые карапузы увлеченно катают машинки, жижикая и фырча, а девочки, как маленькие мамы, кормят своих кукол-капризушек. Чудный мир — страна детства! Я люблю наблюдать жизнь этих маленьких жителей этой, теперь уже далекой от меня страны.

…Город погружался в голубые сумерки. В двухэтажном здании детского сада засветились окна. Я присел на низенькую скамеечку, словно Гулливер в стране лилипутов, еле уместившись на ней. Я думал о девочке, что вот на этой скамеечке она сидела, а вон там играла в песке и что можно зайти в здание и спросить у какой-нибудь воспитательницы, что с ней…

Стало совсем темно, когда я вернулся домой. Проснулся утром и обнаружил, что мои часы стоят. Вероятно, забыл завести с вечера. Я быстро оделся и выбежал на улицу. Мне казалось, что уже очень поздно. Когда же я увидел, что мой пенсионер еще только выходит гулять со своим Коржиком, я успокоился.

Блондинку я также встретил на обычном месте. Она чуть заметно усмехнулась. Ах да, возможно потому, что я забыл надеть галстук и на рубахе не застегнул верхнюю пуговицу… Я спешил увидеть свою маленькую незнакомку.

В светленьком платьице, причесанная, с торчащими косичками-хвостиками, она, как и несколько дней назад, стояла у перекрестка и ждала, пока приостановится поток машин. Я подбежал к ней, боясь, чтобы она не исчезла, взял за руку и перевел на другую сторону улицы.

— Где ты была эти дни? — спросил я.

Она глянула на меня смелыми веселыми глазами.

— Я была дома, — ответила она.

— Ты болела?

— Нет. К нам бабушка приехала в гости, и мне разрешили не ходить в садик.

— А почему ты всегда ходишь одна?

— Моя мама очень рано уходит на работу, а я еще сплю. Понимаете? Я потом встаю.

— Да, конечно, понимаю. А как тебя зовут?

— Оля.

— Знаешь что, Оля, — сказал я таинственным голосом, словно поверял тайну, — давай каждое утро переходить дорогу вместе, хорошо? Ты будешь ждать меня у гастронома, ладно?

— Хорошо, буду, — сказала Оля и, помахав мне рукой, побежала к зданию детского сада.

Я подождал, пока она скрылась за акацией, и пошел обычной дорогой.

Александр Петрович Дубов сидел в конторке, отгороженной от цеха застекленными перегородками. Перед ним — стопка нарядов. Он неторопливо опускал перо в чернильницу, приспособленную из детали, похожей на чашечку. Чернил в ней почти не было, перо то и дело вылавливало кусочки фиолетовой грязи.

Александр Петрович повертел ручку в толстых заскорузлых пальцах и бросил ее на стоя. «Ну и народец эти учетчицы, — беззлобно бранился он. — Подсунула, коза этакая, наряды подписывать, а нет того чтоб чернил принести». Он встал, спрятал очки в футляр и вышел из конторки.

Последнее время дела на участке продвигались туго, и даже того хуже: второй месяц не выполнялся план. Дубову как старшему мастеру во все нужно было вникать, решать производственные вопросы, а у него двух сменных мастеров недоставало: один — его давнишний напарник и ученик Георгий Сазонов, или попросту Гошка, вот уж четыре месяца, как институтский диплом делал, другой сменный, Фокин, заболел, и, видать, надолго. Вот Александр Петрович и забегался вконец, наряды закрыть некогда.

Дубов хотел было пойти наверх, в бухгалтерию, и там подписать наряды, но прибежала рассыльная и сказала, что его вызывает начальник цеха. «Опять стружку будет снимать». Александр Петрович скрутил наряды в трубочку и нехотя побрел к кабинету начальника.

— У себя? — спросил он у секретарши.

— Проходите.

Массивную, обитую дерматином дверь Дубов всегда открывал не то чтобы со страхом, а с каким-то тяжелым чувством — за ней всегда следовало ожидать неприятности.

— Разрешите.

— Да!

Начальник цеха — небольшого роста, щуплый, лысоватый — сидел в кресле за огромным столом, держа на нем руки со сжатыми кулаками. Он всегда так сидел на рапортах. Голос его тонкий, пронзительный. Когда начинал кричать (в цехе это называли «брать горлом»), кулаки сами подпрыгивали и ударяли по столу.

— Как дела на участке? — спросил начальник цеха непривычно спокойно, но не поднимая взгляда.

— Плохо, — ответил Александр Петрович.

— Почему? — начальник цеха поднял глаза.

Он никогда не смотрел в лицо тому, с кем разговаривал, а всегда разглядывал кадык, как он перемещался у говорящего.

— Сегодня опять стоим по 233 и 238, — сказал Александр Петрович, туже в трубку скручивая наряды. — Заготовок нет.

— Где задел?

Дубов промолчал.

— Когда дела поправишь?

— У меня нет людей…