Владимир Успенский - Неизвестные солдаты, кн.1, 2

Гудериан внимательно слушал доводы Либенштейна. В серьезном деле вредно полагаться на самого себя, надо выслушать все мнения, оценить их и сделать свои выводы.

Майор Байерлейн, справившись, наконец, с кофе, осторожно поставил на серебряный поднос чашку, вздохнул и произнес давно уже приготовленную тираду:

– Россия – колосс на глиняных ногах. Мы тряхнем его так, что все многонациональное государство развалится после первого удара наших танков.

«Доктор Геббельс – великий мастер своего дела», – подумал Гудериан, глядя на простоватое лицо Байерлейна.

А вслух сказал:

– Будем надеяться, майор. Но у Советов тоже есть танки. И, боюсь, гораздо больше, чем у нас. Может быть, в три или четыре раза.

– «Кристи русский»! 1Они имеют только противопульное бронирование и слабы перед пушками наших Т-IV!

– Будем надеяться, – повторил Гудериан.

– Наша авиация сильней, – упрямо сказал Байерлейн.

– Вы, господа, забываете еще один фактор.

Оба офицера вопросительно посмотрели на Гудериана.

– Забываете русского солдата. А между тем этот солдат разбил войска гениального полководца Наполеона. В первую мировую войну мне довелось составить собственное мнение по этому вопросу. Русские смелы, выносливы, неприхотливы. Я не знаю солдата лучше русского, не считая, разумеется, наших. В свое время Фридрих Второй имел все основания сказать, что русского солдата недостаточно убить; нет, после этого его надо еще повалить. И с этим солдатом нам придется столкнуться.

– Исход войны решает теперь техника, – возразил подполковник Либенштейн.

– Да, это значительно увеличивает наши шансы на победу, – согласился Гудериан.

Когда офицеры ушли, генерал, откинувшись в кресле, закрыл глаза, перебирая детали разговора. Он не заметил, как вошла Маргарита. Поднял веки только тогда, когда услышал ее голос.

– Я прошу, Гейнц, чтобы это не повторялось. Достаточно того, что ты работаешь днем. Вечер принадлежит семье.

– Не волнуйся, дорогая, – поцеловал он руку жены. – Было очень важное дело.

– Напишу сыновьям, они проберут тебя, – мягче сказала Маргарита.

Взяв поднос, она направилась к двери.

– Ты ложишься? – спросил он.

– Приму ванну и спать.

– Сегодня четверг… Я приду к тебе.

– Хорошо.

Маргарита улыбнулась и, выйдя из комнаты, нотой прикрыла дверь.

Рота возвращалась с занятий по тактике. Весь день провели на открытом поле, по которому режущий ледяной ветер крутил поземку, учились переползать и маскироваться. Красноармейцы промерзли, шагали усталые и голодные. Как назло, к вечеру поднялась вьюга. Противогазы, подсумки, вещевые мешки потяжелели, облепленные снегом. Винтовочные ремни резали плечи.

Туго приходилось толстому Сашке. Лицо распаренное, жаркое, все в каплях: то ли от пота, то ли от растаявшего снега. Короткие ноги передвигал с трудом – вязли в белом месиве. Виктор пожалел Фокина, взяв у него вещевой мешок, заметил:

– Это, брат, не в трубу дуть.

– Хорошо тебе, черту голенастому, журавлю, – огрызнулся Сашка и надолго затих, только сопел носом.

Приумолк и балагур Карасев. Шатал согнувшись, пряча лицо от ветра. Противогазная сумка била по спине.

Мимо, обгоняя строй, пробежал лейтенант Бесстужев. Резво прыгал в сугробах, будто и не устал за день. Капитан Патлюк ушел с поля еще в обед, и роту сейчас вел Бесстужев.

– Козлом скачет, мать его неродимая, – выругался Лешка. – Двужильный он, что ли?

– Привычный.

Лейтенант исчез в голове колонны за белой занавесью пурги. Оттуда вскоре раздался крик старшины Черновода:

– Тан-ки!

Рота остановилась. Сперва никто не понял, в чем дело.

– Танки противника! Рассыпайсь! Гранаты к бою!

У Виктора холодок по сердцу пробежал. «Настоящие?!» Но тут же сообразил – выдумка Бесстужева.

Красноармейцы сыпанули в обе стороны от дороги, падали в снег, прятались за кустами. Виктор по пояс провалился в сугроб, рядом барахтался Карасев, шепотом ругал страшным виртуозным матом и Бесстужева, и старшину, и райвоенкома, пославшего его в пехоту.

Минут пять провалялись в снегу, потом пошли строиться. У Фокина жалкое, измученное лицо.

– Измотался, Витя.

– Держись за локоть. Ну, крепче.

Колонна снова потянулась по занесенному проселку. Неуемный ветер гнал навстречу, бойцам сухой и колючий снег.

Капитан Патлюк, вздремнувший после обеда дома, встречал роту на повороте дороги, чтобы самому довести до казармы. Бесстужев подбежал с докладом. Колонна медленно проползала мимо. Красноармейцы сутулились, все белые от снега. Позади тащились отставшие.

– Стадо баранов, – сказал Патлюк.

– Люди устали, товарищ «капитан. – У Бесстужева щеки румяней обычного, снег налип на бровях.

– Привыкнуть пора.

Капитан занял место в голове колонны. Обернувшись лицом к строю, пятясь задом, крикнул:

– Веселей, орлы! Запевала, песню!

В середине строя раздался простуженный, хрипловатый голос Фокина:

Десятка два бойцов поддержали: недружно, вразнобой закончили куплет:

Капитан поморщился.

– Отставить! Нищего за хвост тянете. Другую давай!

Фокин и Айрапетян начали про трех танкистов, и опять песня угасла – не подхватил строй.

– Р-р-рота-а! – рявкнул Патлюк. – Стой!

Колонна встала. Сзади подходили отставшие.

Капитан влез на пенек.

– Петь будем?

Молчание. Слышно только тяжелое дыхание людей.

– Петь будем?

– Будем, – ответило несколько голосов.

Капитан спрыгнул с пенька, зло визгнул под сапогами снег.

– Рота, слушай мою команду! С места бего-ом, марш!

Красноармейцы затрусили тяжело, медленно, лязгая оружием. Некоторые, столкнувшись, падали. Потом ребята сообразили – стали падать, не сталкиваясь. Иные отдохнуть, иные – от нахлынувшего озорства. Кругом вьюга, белая муть, поди разберись тут, с кем что случилось. Рота растянулась метров на двести.

– Стой!

Над сбившейся толпой клубился пар. В полусумраке Патлюк различал злые упрямые лица. Ну, что ж, он тоже упрям!

Капитан подождал, пока взводные наведут порядок, выровняют шеренги. Крикнул, напрягая голосовые связки:

– Будем петь?

Молчание.

– Рота-а-а! – Он вскинул руку и резко опустил ее. – Ложись!

Красноармейцы повалились в снег.

– Встать!

Поднимались медленно, опираясь на винтовки, отряхивали шинели.

– Ложись!

– Встать!

На одну секунду Патлюку стало жалко усталых людей… Но разве его жалели? Надо сломить их, чтобы знали: слово командира – закон.

– Ложись!

– Встать! Петь будем?

Снова молчание.

– Ну, хорошо. – Голос Патлюка зловеще повеселел. – Сейчас мы пойдем обратно. Будем идти, пока запоете. Дело ваше, можете шагать хоть до утра. Я не устал, мне не к спеху.