Владимир Успенский - Неизвестные солдаты кн.3, 4

– Дядя Проша, – сказала она. – Прохор Севастьянович, здравствуйте!

Он пожал ее руку и коснулся щеки жесткими губами. От него пахло одеколоном, и Неле стало нехорошо: то ли от этого запаха, то ли от волнения, то ли от того, что с утра, кроме чая, ничего не было у нее во рту.

Закружилась голова, но девушка напряглась, справилась со слабостью, села в кресло. И разговор у них начался самый обыкновенный. Прохор Севастьянович расспрашивал, на каком заводе работает, не собирается ли в институт. Неле сейчас не очень хотелось рассказывать о себе: не такой сухой и деловитой представляла она эту встречу. Но иначе не получалось, и девушка даже повеселела, когда речь зашла о Евгении Константиновне.

– Да, бабушка переменилась. Читает только исторические романы о том, как наши французов и немцев били, как в Берлин входили… Ну, и читать-то ей особенно некогда. Она теперь активистка Осоавиахима, загружена общественными делами…

– А сама ты как тут? Здоровье-то ничего?

– Ничего, – Неля вскочила и боком пошла к двери. – Вы отдыхайте, Прохор Севастьянович, отдыхайте, – пробормотала она. – А я сейчас умоюсь и чай поставлю.

Закрыла за собой дверь ванной, стиснула руками виски. Столько ждала, столько думала о нем, столько ласковых слов шептала потихоньку в подушку… И вот он: большой, красивый, холодный. «Дядя Проша, здравствуйте…», «Здоровье-то ничего?»

Она покосилась в зеркало. Жидкие, растрепанные волосы, острый подбородок, а губы длинные, да еще собранные посредине, словно гармошка. И уши торчат! Господи! Надо же родиться такой уродиной! Ну кому, кому она нужна, если даже самой на себя посмотреть противно? А теперь еще и нос покраснел!

Неля всхлипнула и начала умываться. А Прохор Севастьянович между тем думал о ней иное. Она осталась почти такой же, как и раньше, худой и угловатой. Как у подростка, торчали острые локти, острые колени, но фигура несколько округлилась, стройней стали ноги. Порошин как-то не заметил ни первых морщинок, прорезавших ее лоб, ни того, что кожа на лице ее стала серой, нездоровой, будто пергаментной. Зато особенно бросилось ему в глаза сходство Нели со Степаном Степановичем. У них одинаковые черты лица. Правда, Степан был полноват, но в ту пору, когда Нелька еще только училась ходить, а Порошин первый раз встал к орудию, Ермаков выглядел совсем по-другому. Так-то оно получается. Нету больше на свете дорогого друга Степаныча. А вот увидел Нельку и будто вновь посмотрел на него, на живого!

Девушка долго возилась на кухне, Прохор Севастьянович, занятый своими мыслями, не мешал ей. А у Нели и дел-то никаких не было. Просто боялась сидеть в одной комнате с ним, вдруг не выдержит, вдруг выползет на щеку предательская слеза. Неля почувствовала облегчение, когда вернулась Евгения Константиновна. Начала собирать на стол стаканы и чашки: бабушкин сервиз «уплыл» в руки дворника еще в сорок втором году. Вытащила из-за оконной рамы неприкосновенный запас: кусок сала, привезенный Настей Коноплевой в начале зимы. Надо же чем-то накормить мужчину. Чая с сахаром для него мало, а картошка с салом – это еда.

Когда сели к столу, явилась, наконец, и сама Настя. Прохор Севастьянович даже не узнал сразу, когда в комнату вошла стройная девушка в черном платье с белым воротничком. Волосы зачесаны гладко, с пробором. Темные чуть раскосые глаза смотрят строго.

Увидела Порошина и, ахнув, кинулась к нему:

– Товарищ генерал! Это вы? А с Игорем что? Вы его мертвым видели?

Ухватилась руками за китель, тянулась на носках, чтобы увидеть глаза Прохора Севастьяновича. Глядела не мигая, вопросительно, с затаенной мольбой. И генерал Порошин, легко ломавший своим жестким взглядом чужие взгляды, на этот раз не выдержал, наклонил голову.

– Игорь не вернулся с разведки, – негромко произнес он. – Ты ведь была на войне и знаешь, что это значит!

Минувшим летом начальник санитарного поезда, пожилой добросердечный хирург, отец пятерых детей, долго убеждал Настю возвратиться в институт. Она, мол, хорошая медсестра, но и только. А у нее все задатки для того, чтобы стать умелым врачом. Государству требуются специалисты высокой квалификации. Требуются и сейчас, и на будущие времена, как она этого не понимает?! Нужно поступать целесообразно, тем более что и ноги у нее поморожены, и пальца нет, и вообще она повоевала достаточно.

Настя наотрез отказалась. А через некоторое время пришло письмо из Одуева. Давняя подружка Соня Соломонова известила о смерти Игоря.

Ну, зачем ей теперь этот санитарный поезд? Ведь она пошла в армию, чтобы быть ближе к любимому, жить одной жизнью с ним и, может быть, хоть случайно, хоть на минуточку встретить его… А теперь не осталось такой надежды. Да и война стала не та. Немцев гнали на запад, опасность сделалась менее острой. В поезде появилось много девчонок-медсестер, окончивших специальные курсы. А Насте надо было думать и о себе, и о маме, и о младшем брате. Мама больна. Еще несколько лет – и придется брать на себя все заботы.

Старший сержант Коноплева Анастасия подала рапорт начальнику поезда.

В декабре она возвратилась в Москву и была восстановлена на втором курсе медицинского института.

Унылые и серые потянулись дни. Никогда еще ей не было так тяжело. А ведь она и раньше знала, что такое горе. Ведь она пережила женитьбу Игоря на другой женщине, знала об их ребенке… Ну и что же? Все равно он ходил где-то близко, она могла видеть его, могла ждать и надеяться. А теперь Настя жила без всякого интереса, по инерции, не радуясь и не огорчаясь.

Но вот однажды она поняла, что так невозможно. Это было в феврале. Она присела на мокрую скамейку в скверике у Елоховского собора, где много раз сидела с Игорем. И скамейка была та же. И лысая макушка старого собора, как и прежде, величаво плыла в высокой синеве, меж редких, ослепительной белизны облаков.

Пригревало солнце. С веток падал сырой подтаявший снег. Возле прозрачной лужицы прыгали по льду лохматые веселые воробьи. Настя послушала воробьев, посмотрела на ребятишек, лепивших снежную бабу, глубоко вдохнула холодный воздух и вдруг почувствовала облегчение. Какая же она дура! Она поверила, что Игоря нет! Пришла похоронная, ну и что? Мало ли какая путаница бывает на войне! Может, он был тяжело ранен, может, попал в плен… Возвращаются же люди, которых считали погибшими. Надо только сильно верить и ждать!

Телефонный звонок раздался вечером, часов в восемь. Сергей Панов попросил Настю приехать на площадь Революции. «Что случилось?» – удивилась она. «Ничего особенного, окажи мне эту маленькую услугу. Трудно, что ли?» – «Ладно, приеду».

Что там еще произошло у этого неуравновешенного человека? С тех пор как он выписался из госпиталя и разыскал Настю в Москве, они встречались раз пять. Настю эти встречи тяготили. Пустое времяпрепровождение, пустая болтовня, а ей нужно заниматься, наверстывать упущенное за два года. Но ей было жаль Сергея. В госпитале ему ампутировали правую ногу. Он неумело ковылял с костылем, был постоянно раздражен, от него часто попахивало спиртным.