Николай Устинов - Поной-городок, Москвы уголок

Более 400 лет стояло на берегу реки Поной одноимённое село. Река впадала в Белое море. И не зря выбрали люди её каменистые берега, и она в благодарность платила им щедростью и обилием рыбы. Всё выдержало село: и шведские набеги, Гражданскую и Великую Отечественную, разруху. Долго приходило в себя село Поной. Дело ведь не в том, что лишилась оно многих крепких мужицких рук. Смятение и страх тоже ломают людей, косят не хуже, чем пули. А помогло понойчанам выжить, прийти в себя, только единственное – вера, что всё было не зря и не напрасно. Вера по нынешним временам наивная и многими отрицаемая как ложная. Как бы там ни было, но именно вера помогала поднимать колхоз «Север».

Одни названия чего стоили! Чкалов, Память Ленина, Искра, Большевик… Разве опустошенный, разуверившийся человек такие слова помнит? Отпричитав и отплакав, село бралось за своё извечное дело – ловило рыбу, пасло оленей, строилось, растило детей. И вот пробил его час.

Может, сёла, прожив своё, умирают, как люди, и нет в этом никакой трагедии? Не знаю. Но почему так щемит сердце, когда смотришь на заброшенные сельские дома, на дворы, где по весне буйствовала берёза и смородина, посаженные когда-то людьми на долгую жизнь. Вот таким было село более тридцати лет назад.

Причины всем известны, о них говорено-переговорено. Укрупняли совхозы и порушили на том основании не только моё село. И от этого удара Поною было не оправиться. Три четверти его жителей разбежались кто куда, в основном в города, поближе к хорошим дорогам, школам, клубам. И то, что не смогли сделать ни шведские набеги, ни две войны, ни разруха, было сделано дуроломной политикой укрупнения. Из села будто вынули душу, лишили её надежды. И стали добывать царицу-сёмгу чужие, равнодушные люди – те, кого пошлют. Умирало село Поной, крошечная точка на карте России, песчинка, затерянная в бескрайной тундре…

А перед этим районное начальство на последнем собрании колхоза обещало чуть ли не золотые горы. Признаюсь, такие посулы, выданные чиновниками, как говорится, с порога, прямо в лоб, меня, да и не только меня , но и других жителей села Поной несколько обескуражила. Жителей будто подхлёстывала очевидность и ясность ответов выступающего номенклатурного работника, будто всё хотелось поймать его на каком-то противоречии. Так вот говорю сейчас: совсем не здорово живётся сегодня бывшим жителям моего села. Странно звучит, но сама идея создания совхоза на базе двух колхозов самостоятельного хозяйства имела под собой не столько экономическую, сколько политическую почву и исходила от Ловозерского райкома партии. В то время колхоз «Север» был одним из первых колхозов – миллионеров. А политика состояла в том, чтобы создать уставшим от тягот «захолустной» жизни людям нормальные условия, вернуть в умирающее село разбежавшуюся по городам и весям.

Вот эти «радетели», каждый в своё время и приложили усилия к ликвидации «неперспективного» села Поной и скороспелого выселения его жителей, разрушили культуру, старину и уклад жизни древнего поморского села. Да пробовали люди восстановить и вернуть всё на круги своя. Но то ли не хватило им напористости или умения выколачивать деньги на строительство или праздность их была сильнее, но ничего из этого не получилось. Пусть не судят меня слишком строго бывшие понойчане за подобные слова. Но без любви и веры в это село, в этот край, не посмел бы я высказать в глаза эти обиды. Просто больно видеть продолжающийся процесс обмена тетёрки на коня, а коня на корову … Есть такая сказка , где в итоге петушка меняют на батожок, с чем и пришёл старик к старухе… А далеко ли можно уйти с батожком в руках?

И до сих пор тянет обратно в родные места. И как часто вспоминаются приезды в Поной, где, привыкнув, можно снова вобрать в себя свет полярных ночей, когда солнце за каких-нибудь полчаса скатится по склону сопки с запада на восток и. зацепившись за гору, вскарабкается и вновь заиграет чешуйками воды, превратив море в одну серебристую рыбину. « И радость, и горе помору – всё от моря»– говаривали в старину. Какое-то тревожное чувство остаётся после каждой встречи с селом. И чем дальше, тем острее. Словно дали тебе прикоснуться к давно забытому, почти неосязаемому, что в детстве, давным-давно, хорошо знал и понимал. А с годами забыл, замутил!

Родная сторона! Тут бы и поставить точку. Мол, всё хорошо. Как бы то ни было, обустроили жизнь людям. Тем более, что по нынешним временам, такое событие не редкость.. Но точку ставить рано.. Пребывают в тревоге понойчане, и не ясен их завтрашний день.

И очень обидно, когда колхоз, едва-едва, ценой огромных усилий и энтузиазма – да – да, именно это слово здесь уместно – вставший на ноги после таких катаклизмов, получавший миллионные прибыли, был раздавлен дуроломной политикой.

С каким-то смешанным чувством тревоги и вместе с тем надежды я улетаю в очередной раз из Поноя. Тревога-это понятно. Мало, наверное, найдётся сегодня по России людей, кто не был бы встревожен. Но есть ли надежда? И на что? На то, наверное, что не умерла ещё в людях душа и что не всё, слава богу, измеряется рублём и что можно, оказывается, «рвать постромки» только из любви к своему селу.

Выражаю искреннюю признательность и сердечную благодарность за оказание финансовой поддержки в издании книги Андрею Кокаровичу Рейзвиху.

А также благодарность коллективу Ловозерской библиотеки за помощь в оформлении книги, Владимиру Михайловичу Кузнецову за предоставленные фотографии, Тамаре Николаевне Тупицкой за редактирование книги.

Поной – маленькое, уже поверженное, доживающее годы, а может, месяцы или даже дни, село. Уже обескровленное, наполовину вырубленное. Каким оно было раньше, когда в нём кипела жизнь? С какими мыслями, какими надеждами здесь жили люди, ставившие добротные, прочные, тёплые дома, в которых любили, рожали, растили детей, откуда уходили, чтобы обязательно вернуться? Ничего этого я никогда не узнаю.

Передо мною настоящее, которое уже давно стало прошлым. Археологический факт современности, который я пытаюсь понять. Прошлое понимать гораздо легче, чем настоящее. Прошлое – это всегда только схема, скелет, с которого снят покров индивидуальности. Скелеты людей, у которых при жизни нельзя было найти ни одной общей черты, теперь удивительно похожи друг на друга.

И всё же мне не по себе, когда я разговариваю со здешними жителями, живущими в преддверии неизбежного отъезда. Они говорят о том, что было, о своей прошлой жизни, как о чьей-то другой, потому что между ней и теперешней пролегла глубокая пропасть, края которой уже никогда не сойдутся. Даже если произойдёт чудо, ничто не вернётся «на круги своя».

Страшнее всего, что осознание этого их не возмущает. Тот факт, что жизнь расколота надвое, их теперь вроде бы не трогает. И это не бесчувственность, не непонимание. Это – смирение.