Сергей Юрьенен - СЫН ИМПЕРИИ

– Совсем уже совесть потеряли! Кого? Ребенка!…

– За такое, – говорит Гусаров, – лично я бы к стенке.

– Молчал бы уж! Не то что валенки, ребенка бы отняли, ты б и глазом не моргнул.

– Зачем уж так, Любаша… В конце концов – не велика потеря. Новые купим.

– Ах, купим?! Где? Да ты сам, Леонид, как ребенок! Даром что гвардии капитан! Ты жизни, жизни и не нюхал! Привык на всем готовом!

– Это ты, Люба, зря. Это, я бы сказал, непартр… Непатр… Не по делу, короче.

– Упился – язык заплетается? Не стыдно, а?

– Ладно там! «Заплетается». Чего мы там выпили? Литр на двоих… Говорить не о чем. Ну, будь оно без повода, тогда – да. Согласен. Но по случаю праздника-то? Можно позволить. Лично я так считаю.

– Тоже мне «праздник».

– Ну а чем не праздник? Праздник! Конституции День.

– «Конституция» мне… Детей на руках у отцов разувают.

– Против Конституции не говори. Дети – да. За детей лично я бы к стенке. Но Конституция Сталинская наша – лучшая в мире. И мир, он этот факт признает. Вон чего-то тащится. Наш или не наш?

– Отсюда любой наш, – говорит мама. – Только смотри, под колеса его не урони!

– Эй, автобус! – С Александром на руках Гусаров сбегает по ступенькам аркады к остановке и – два пальца в рот – свистит. – Стой! Йо-твою, это ж СМЕРШ…

Автобус – без окон и с круглой пеленгационной антенной на крыше – неторопливо проезжает мимо. Это не наш. Время наших автобусов давно уже кончилось, и сейчас по Ленинграду ходят только автобусы, ищущие шпионов.

Мама берет Гусарова за хлястик, Александр за погон, и они пешком возвращаются к Пяти Углам.

Ночь. Фонтанка замерзла. На Цепном мосту, неподвижные, свисают цепи.

И ни души.

ЛОВЛЯ НАЛИМОВ

Под Гатчиной, в Никольском, был мост, а под ним среди скользких валунов водились налимы – толстые, как змеи, только не длинные. Ловить их надо было на вилку. Затаить дыхание, потом раз! – и наколоть сквозь воду.

Все сельские ловили. Не Александр, которому это было строго запрещено, хотя вилка у него была. Именная. Увесистая серебряная вилка с серыми узорами, хищно изогнутыми зубцами и его именем, выгравированным с вензелями: Александр А***-младший. Дедушка с бабушкой верили в святые свойства серебра. В День Ангела они ему подарили целый столовый набор, каким-то чудом сохранившийся у них от Прежнего Мира.

На заре Августа поднялась. Надела не сарафан, а хозяйкино тряпье из сеней. Обмотала ноги портянками, оставшимися с войны от постоялых солдат, вставила ноги в дырявые резиновые сапоги и ушла по морошку – где-то на болотах росли такие бледно-розово-зеленые ягоды. Не одна ушла, а с ватагой сельских девушек; ей, Августе, разрешалось с ними водиться.

Накормив Егора, мама спрятала левую титю и со сладким стоном повалилась спать дальше вниз лицом. Тогда Александр допил не допитое Августой парное молоко (из-под коровы этим летом), взял с липучей клеенки именно свою вилку, вздохнул – и отправился по налимы.

Снизу мост – подгнившие бревна, сбитые ржавыми скобами, – был похож на своды терема Бабы-Яги. Бурлил ручей. По макушкам валунов Александр вошел в сырую тень, опустился на колени, одной рукой оперся о камень, а другую, с вилкой в кулаке, занес. В этой позе он замер. Тень подвинулась, и солнце высветило ручей вглубь, до песочка. На солнце выплыла стая налимов.и остановилась против течения. Александр ткнул в них вилкой – и окунулся вслед за своим ударом с головой. Вода потащила его глубже под мост, больно ударяя о камни. Он сумел затормозить себя, обхватив один. Выбрался на берег, который здесь, под мостом, оброс высокой крапивой. И спохватился: вилка!

Она канула – именная…

Стало не до налимов. Александр исходил под мостом все вылезающие над водой камни. Он искал с таким рвением, что даже не заметил, как обсох. В ручье он нашел серебряную монетку (Екатерининский гривенник), стреляную алюминиевую гильзу от немецкой ракетницы и, наконец, вилку, но не свою, именную, а ничью. Заржавленную вилку с недостающим зубцом и надписью Ленобщепит.

С криками под мост сбежали сельские. Сын учительницы Альберт, а с ним еще трое. Двое из них были нормальные мальчишки, маленькие мужички – в кепках, штанах до щиколоток, но босые. Третий, самый старший, был местный дурачок по кличке Минер. Так его прозвали за то, что ему руки оторвало – по локоть – противопехотной миной. Один из мальчишек закричал на Александра:

– Это моя! А ну отдай! – и вырвал вилку из протянутой руки.

Минер остался на берегу, а мальчики стали ловить налимов, а больше брызгаться и мутить воду. Альберт увидел, что Александр смотрит себе в ладонь, и выпрыгнул.

– Это что у тебя?

Александр показал монетку.

– Откуда?

– Нашел.

– Где?

– Вон там.

– Отдай мне, а? Я, – сказал Альберт, – коллекцию собираю. Ты ведь не собираешь коллекцию?

– Нет…

– Ну и отдай тогда мне. А я тебя за это дрочить научу. Ты умеешь дрочить?

– Нет.

– Я тебя научу, – пообещал Альберт. Он обернулся: – Эй, ребя, кончай воду мутить! Давайте Сашка дрочить научим!

Сельские вышли и оглядели Александра.

– Мал еще.

– Мал, да удал! – вступился Альберт. – Ну-ка, покажи им, Сашок.

– Чего? – не понял Александр.

Сельские сплюнули и босыми ногами растерли свои плевки, что означало: презирают. И Минер плюнул тоже, но сам себя оплевал на подбородок.

– Смотри. – Альберт осторожно расстегнул английскую булавку на лишенной пуговиц прорехе своих штанов, застегнул ее снова на краю дырки, после чего вытащил за кожицу наружу своего петушка и сказал наставительно: – Видишь? Называется…

– Тоже и… говорят, – дополнил другой.

– Можно и так, – согласился Альберт. – Теперь ты свой покажи.

Александр заложил руки за спину.

– Не могу.

– Это почему?

– Мне мама не разрешает.

– Чего она тебе не разрешает?

– Брать это в руки.

Сельские захохотали. Даже Минер – замычал и запузырился, глядя на Александра.

– Дает, да? Как же ты ссышь, Сашок, – без рук, что ли?

– Что это, «ссышь»?

– Не понимаешь!… Ну, «писаешь» – или как там в Ленинграде у вас говорят.

– «Дюньдюнькать» говорят.

– Как?

Александр повторил. Сельские катались по траве, зажимая сквозь штаны своих петушков.

– Ну и как же ты «дюньдюнькаешь» без рук? – добивался Альберт.

Александр повернулся и пошел. Не нравилось ему все это.

– Обожди, – догнал его Альберт. – Ее ведь здесь нет, мамаши твоей? Давай, Сашок, возьми его в руку! Она об этом ничего не узнает.

– Узнает.

– Это как же она узнает?

– В кольцо увидит. – Он вздохнул. – Кольцо у нее есть такое. Волшебное. Потрет его, и все, что я ни делаю, ей в том кольце тотчас является. Куда бы я от нее ни ушел.

Выслушав Александра, сельские посмотрели на Альберта, который нащупал и взял пальцами ноги камешек.