Юрий Дружников - Ангелы на кончике иглы

— Вопрос серьезный, но это не нам решать. У нас задача конкретная… По нашей картотеке проходит Ивлев Вячеслав Сергеевич.

— Есть такой. Рождения 35-го года, русский, член КПСС, образование высшее, оклад 180. А разве он?..

— Проверяем. Если он, то, естественно, ему захочется выйти на контакты с заграницей. Зачем ждать? Мы поможем. Короче говоря, зовите Ивлева на хоккей.

— Хоккей?

— А что? — Похлебаев поднялся, подошел к столу и вынул из папки билеты. — Хоккей от наших дел далек, поэтому не будет никаких подозрений…

— А почем я знаю, болельщик он, нет ли?

— Кадровик, а не знаете… Матч дефицитный, поэтому вопроса не будет. Вы с ним пойдете, выпейте вместе пива или чего покрепче, чтобы снять с него напряжение, ясно?

— Ясно!

— А на трибуне сядьте так, чтобы он сидел на 22-м месте, а вы на 23-м. На двадцать первом же будет сидеть иностранец из ФРГ, тоже наш работник.

— Понял вас.

— Если поняли, действуйте, больше вас не задерживаю.

Обратно по проспекту Маркса Кашин шагал быстро как мог. Все-таки есть целый ряд вопросов, которые органы не в состоянии решить и вынуждены обращаться к нему, Кашину. Теперь он докажет, что тогдашнее отчисление его было ошибкой. Валентин не смотрел больше на женщин, хотя некоторые — ведь был час пик — касались его в толкучке плечами и прислонялись к нему в метро. Теперь он торопился в редакцию и от спешки даже прихрамывал сильнее, чем всегда. Шагая по коридору и приветливо всем улыбаясь, он сперва прошел мимо двери с надписью «Спецкоры», а потом вернулся, будто что-то случайно вспомнил, — так было лучше. Ивлев сидел на столе и читал книгу.

— Дела идут — контора пишет, Вячеслав Сергеич, — весело сказал Кашин. — А что, если нам с тобой сходить на хоккей? Встреча, говорят, будет первый сорт…

Слава взял со стола лист чистой бумаги, аккуратно засунул между страниц и отложил книгу.

— Валентин Афанасьич, — ответил он, с интересом оглядев завредакцией. — А что, если нам с тобой сходить в Большой театр?

— Зачем — в Большой?

— А зачем — на хоккей?

— Так у меня же на хоккей билет лишний есть. Дефицит!

— Если дефицит — чего мне занимать трибуну? Зови болельщика. Он оценит. А мне что хоккей, что балет…

— Да я всем предлагал — заняты! — не сдавался Кашин. — Мы с тобой никуда не ходили… Пивка попьем или чего другого…

Ивлев выпучил на него глаза.

— Я на хоккей с детства не ходил и до конца дней не пойду! Это занятие для дебилов.

— А может, до завтра передумаешь?

— Отстань!

Вышел Кашин, думая о том, как тяжело работать в газете. Есть приказ, а надо деликатничать. Кривляются, не хотят. Устал Кашин. Даже на Кубе, когда жара стояла немыслимая, и то было легче.

Вячеслав в лицах изобразил Раппопорту разговор с Кашиным.

— Может, он рехнулся?

Не ответил Яков Маркович. Кряхтя поднялся — и к двери. Уже открыв ее, он пробурчал:

— Вы можете обождать меня, старина? Живот что-то схватило.

Ивлев стал смотреть через запотевшее стекло на длинные, словно мятые махровые полотенца, облака, медленно уползающие в левый верхний угол окна. Он не заметил, как Тавров открыл дверь и вернулся за свой стол.

— Так я и думал, мой мальчик, так я и думал…

— О чем?

— Насчет хоккея… Дело в том, что Кашин никого из болельщиков не звал. Только вас.

— Откуда вы знаете?

— Спросил четверых — тех, кто действительно этим дышат. Знаете, как они удивились, что Кашин идет на хоккей? Они бы с удовольствием, но билеты достать не смогли. Боюсь я данайцев, дары приносящих.

Сироткина остановилась в дверях машбюро, помахав над головой письмом.

— Девчонки! Кто замуж хочет?

Руки немедленно подняли все, кроме заведующей машбюро пожилой Нонны Абелевой.

— Одного хватит, во! — она провела пальцем поперек горла.

Машинки перестали стрекотать, но голоса тонули в мягкой обивке стен.

— А сама, Надежда? — поинтересовалась Светлозерская. — Или нГ убоже…

— Пороху не хватает оседлать?

— Ему такие тощие не нравятся…

— А ты больше хлеба ешь — потолстеешь.

— Возбудились, — проворчала Абелева. — Спросили бы сперва, кого предлагают.

— Да вы только послушайте, какой жених пропадает! — сказала Надя. — «Обращаюсь в вашу газету с просьбой о помощи. Я хочу жениться, так как нуждаюсь в верном друге и товарище, с которым могу пройти по жизни. Являюсь старым большевиком со стажем с 1918 года, ветераном революции и гражданской войны. Мне 81 год, я слепну, и мне нужен поводырь». Подпись…

— Мать моя! — всхлипнула Абелева.

— Девочки! — воскликнула Светлозерская. — Он, небось, Ленина видел?!

— Ленина-то видел, но твоих прелестей уже не разглядит.

— Да на меня и без него глядеть есть кому, — обиделась Инна. — Жениться никто не хочет!

— Значит, ты, Светлозерская, согласна? — уточнила Надя. — Так я и отвечу: «Идя навстречу пожеланию трудящихся, редакция «Трудовой правды» выделяет вам жену-поводыря в количестве одной штуки».

— Это он-то трудящийся? Да он персональный тунеядец!

— А ты чего хотела? — возмутилась Нонна. — Чтобы и муж был, и тебя кормил? Так теперь не бывает!

— Надь, — спросила Инка, прищурясь. — А шашка у него есть?

— Конечно, есть! — уверенно заявила Сироткина.

— Значит, настоящий мужчина!

— А по-моему, — изрекла Абелева, — настоящий мужчина не шашкой отличается.

— А чем?

— Хобби.

— Хобби?!

— Да вы не то подумали! Тем, что он болельщик, или алкоголик, или марки собирает… Ну, будет, девчата! — строго осадила Абелева. — Потрепались и за работу.

Под хохот машинисток Надежда вышла из машбюро. Светлозерская выскочила за ней следом.

— Надь! Постой-ка, — хриплым шепотом протянула она и оглянулась, ища уголок поукромнее. — Слушай, вот смех-то! Кашин меня вчера оскорбил…

— Ой, — остановилась Сироткина. — Как же это?

— А вот так! Он же на меня давно глаза пялил. Но у меня другие планы были… А вчера вечером он ко мне на улице будто случайно пристроился. И стал опять в шашлычную звать. Ну, мне жалко стало. Мужик все же… «Шашлык, — говорю, — я и дома могу пожарить, на сковородке, если в кулинарии купить…» Уж он-то обрадовался! Не только на шашлык, на водку разорился. Выпили, шашлык сожрали — сидит. Я говорю: «Валентин Афанасьевич, жарко! Пиджачок бы сняли… А я, если не возражаете, халатик надену, а то — весна все-таки…» Разделась, халатик не застегиваю, вышла. Ну, тут он немного ожил, халатик с меня снял. Я говорю: «Замерзну, холодно!» А он: «Вы ж говорили, жарко!» И давай халат на меня надевать. «Ладно, — говорю, — я уж как-нибудь так потерплю…» Только тут стал он ремень свой расстегивать. Солдатский, между прочим, со звездой. И — ничего не сделал! Ни-че-го!.. Подлец!