Юрий Дружников - Ангелы на кончике иглы

— Яков Маркыч, хочу посоветоваться под партийное слово, что между нами…

Раппопорт и бровью не повел. Он продолжал смотреть мимо, в неизвестную точку на стене. Макарцев тоже туда глянул, но ничего не увидел.

— Чего молчишь? Даешь слово?

Плечи Таврова чуть поднялись вверх и опустились.

— Зачем? А дав, я не могу также продать тебя? Решил — говори. Раздумал — я уйду.

— Нет, все-таки дай слово коммуниста!

— Ладно, — Яков Маркович причмокнул губами. — Возьми.

Отступать было поздно, и Макарцев подробно изложил ему историю с серой папкой и свои подозрения.

— И все?

Опять возникла нелепая пауза.

— Что же, не считаешь это серьезным?

Раппопорт немного посопел.

— Ну откуда я знаю, — наконец выдавил он, — серьезно это или нет? Спроси там! Или боишься?

— Там, там! А если бы тебе подложили?

— Мне? Смотря что! Дай-ка взглянуть.

Поколебавшись, Игорь Иванович открыл сейф и вытащил папку. Яков Маркович раскрыл ее на коленях, бегло глянул на заглавие, отогнул большим пальцем первую страницу, прочитал имена Джиласа, Оруэлла, Солженицына. Макарцев смотрел на него и терпеливо ждал. Лицо Раппопорта ничего не выражало. Он перелистал еще с полсотни страниц и снова углубился в текст. Засопел, хмыкнул.

— Что там?

— М-м-м, — помычав, Тавров вдруг прочитал вслух: «Кто скажет мне, до чего может дойти общество, в основе которого нет человеческого достоинства?»

— Видишь? — воскликнул Макарцев. — А я тебе что говорил?!

Яков Маркович захлопнул папку, аккуратно связал тесемочки и протянул назад.

— Ты ее тоже держал?

— Нет! — отрезал Тавров. — За слово «держал», которое можно истолковать как «хранение», — до семи лет.

— Знаю!

— А за слово «тоже» добавят нам с тобой строгий режим — групповое дело. И еще по рогам — пять.

— Как — по рогам?

— Не будешь иметь права выбирать депутата Макарцева в Верховный Совет… Мне-то чихать! Ну, вернусь в зону, потеряв две сотни зарплаты, на которые все равно ничего не купить! А тебе…

— Хорошо, Тавров, допустим, мне действительно больше терять… Как бы ты поступил на моем месте?

— На твоем? — Раппопорт захохотал. — Но ты все равно так не сделаешь!

— Сделаю, скажи!

— У тебя есть друг? Ну, редактор какой-нибудь газетенки?

— Есть, и не один…

— Так вот… Поезжай к нему, поговори о чем-нибудь, а уходя, случайно забудь папку на столе.

— Шутишь! — разозлился Макарцев. — А я серьезно. Выходит, сидел, а мудрости не набрался.

— Посмотрю, чего ты наберешься, посидев с мое!

— Я? — глаза у Макарцева стали злыми.

— Ладно! — смягчился Раппопорт. — Все просто: отдай папку мне.

— Тебе?

— Конечно! Я, в случае чего, признаюсь, что без разрешения взял в кабинете почитать. А ты ее в глаза не видел!

Макарцев изучающе смотрел на Якова Марковича, пытаясь понять степень серьезности предложения на этот раз.

— И не боишься?

— В третий-то раз меня, авось, не посадят…

— Чушь! — произнес редактор, понимая, что его согласие, очень удобное, неприемлемо. — Исключено!

— Пожалуй, ты прав, — согласился Раппопорт. — Все равно это распространение антисоветской литературы через твой кабинет, та же семидесятая статья… А ты, Макарцев, лучше, чем я думал…

— Неужели? — усмехнулся тот, польщенный.

— Серьезно! Я ведь редко кого хвалю. Только ты всегда боишься: вдруг подумают, что ты и в самом деле лучше, чем ты есть. Ты в положении собаки в известной загадке.

— Какой?

— Как заставить собаку съесть горчицу? Если дать — она есть не станет. А если помазать ей горчицей зад, слижет без остатка. Слизывай!

— Если так, — нахохлился Макарцев, — то правильно делают, что этих мазателей горчицей сажают.

— Вон как запел! Речь-то о собаках. А люди — любят лизать горчицу. Ты что ли будешь решать, что им есть и от чего воздерживаться? А кто хочет горчицы — того, значит, сажай! Сейчас стесняются. Но погоди! Вот-вот начнется новый культ, и тогда…

— Постой-ка! Почему начнется?

— А культы у нас всегда начинаются на крови. Культ Ленина — после гражданской войны. Сталина — после уничтожения кулачества, а второй цикл — после войны. Кукурузника — после подавления танками Венгрии. Нынешнего…

— Думаешь — после Чехословакии?

— Само собой!

— Тогда можешь считать, что культ начался, — нахмурился Макарцев. — Размер фотографий рекомендовали увеличить и давать их чаще.

— Понятно! Я все думаю: чего тебе, Макарцев, не хватает, чтобы стать настоящим тиранозавром? Не любишь крови? Чепуха, полюбишь, когда понадобится… Они все из глухомани — во владыки мира, а ты — интеллигент, петербуржец? Нет, и не такие курвились! Ты не антисемит? Неантисемиты делятся на две категории. Одни не замечают, еврей или нет, другие ждут погромов, чтобы помочь евреям. Ни к той, ни к другой категории тебя не причислишь, поскольку ты ответработник. Если партия прикажет — станешь и антисемитом.

— Я?! Да я ни одного еврея не уволил!

— Не кипятись. А сколько взял?.. Считаешь себя на девяносто процентов честным? Но это значит, ты лжив на все сто!

— Чего ж мне, по-твоему, не хватает, Тавров?

— Если догадаюсь, срочно сообщу. Ты успеешь: тиранозавры миллион лет вымирают.

— Ладно, не будем об этом, — кисло улыбаясь, прервал его Макарцев. — Думаю, все же из ЦК виднее, чем снизу. Оттуда на многое смотришь иначе. И не так все просто. Давай лучше думать о конкретных вопросах жизни.

— Конкретные вопросы? Игра!

— Но большая игра, Тавров! И пока такие правила игры, будем играть по этим правилам. Правила изменятся, будем играть иначе.

— Кто же, по-твоему, должен изменять правила?

— Видишь ли, что касается меня, то я, между нами говоря, готов проводить любую демократизацию и зайти как угодно далеко. Но пусть мне позвонят и скажут, что это можно. И хватит об этом… Лучше скажи, что делать сейчас?

Он и раньше чувствовал: Яков Маркович презирает его. Утешало только то обстоятельство, что Раппопорт презирает всех, в том числе и себя.

— Слушай, Тавров! А что, если мне просто сделать вид, что я папку не заметил?

— Не поверят.

— Сам знаешь, каково на крючке. Ты просто обязан уметь поступать в подобных случаях!

— Вот пристал, ей-Богу! Ну ладно, скажу, чтобы отпустил. А то работы много. Не мудри, сделай просто. Значит, так…

И в нескольких словах Раппопорт растолковал редактору, что тот должен сделать.

— А ведь действительно хороший ход! — обрадовался Макарцев. — Я и сам должен был сообразить. Ай да Тавров!

Редактор повеселел, напряжение спало. Раппопорт взялся руками за подлокотники, чтобы помочь своему немощному телу подняться. Макарцев жестом остановил его.

— Погоди еще минуту. Все не хватает времени спросить про личное. Живу, как лошадь на цирковом манеже. А как твоя жизнь? Чего одиночествуешь? Мог бы жениться… Тебе и ребенка снова еще не поздно завести… С жильем я бы помог…