Юрий Дружников - Ангелы на кончике иглы

— Все так: молчат, а потом спрашивают, почему вокруг подлость?.. Иногда мне кажется, что Солженицына нет. Мираж, фантазия людей. Ну как может один стоять против машины?

Ивлев умолк и глядел на Якова Марковича.

— Что ж, Славик, не буду спорить, — сказал тот и отвернулся к окну, сделав вид, что дальнейший разговор ему неинтересен.

— Если рассуждать, как вы, Яков Маркыч, никогда у нас не сдвинется!

Тавров обернулся, пристально посмотрел на Ивлева.

— Сдвинется? И что вы хотите сдвинуть своей телеграммой? Советую каяться и ругать Солженицына изо всех сил. Спасетесь — помните: это сигнал. Не вляпайтесь-таки второй раз! Если не можете молчать, говорите, но в узком кругу. А уж совершать поступки — это, брат, пережиток какой-то. По-моему, вы слишком хорошо изучали Маркса и Ленина и поняли их революционность слишком буквально.

По делу коммуниста Ивлева Макарцев увиделся с Кавалеровым. Поехать к нему было не по рангу, встретились на нейтральной почве, на просмотре нового фильма в ЦК. Когда-то Макарцев оказал Кавалерову услугу, когда тот был секретарем парткома автозавода. Теперь просьбу Макарцева располневший секретарь райкома Кавалеров встретил настороженно.

— Молодой еще! — убеждал Макарцев. — Хороший коммунист, добросовестный работник. Ну, бес попутал! Талант. Талантливые люди нам нужны.

Секретарь райкома слушал, молчал. Но усмехнулся:

— Талант? Просто таланты партии не нужны. Партии нужны таланты, которые понимают, чего мы от них хотим.

— Он понимает, поверь! Ивлев много делает для газеты. В конце концов, кто теперь решает: мы или органы?

— Решаем мы вместе, — сразу уточнил Кавалеров. — Это не мальчишество, а чехословацкие рецидивы. У них либеральничали — и вот до чего довели.

— Между прочим, — сказал Макарцев, — Ивлев делал полезные материалы о твоем заводе…

— Вот-вот — на завод его, к станку!

— Если не погубим, будет верным работником, пригодится. Давай накажем по партийной линии, чтобы другим неповадно было, но не до конца. Что же мы — хуже органов знаем свои кадры? Если что, я в ЦК поговорю…

Кавалеров не ответил. Воцарилась пауза.

— Ладно, — наконец сказал он, отведя взгляд в сторону. — Из уважения к тебе, Макарцев… А в органы сам звони.

Макарцеву показалось, что у Кавалерова опять проскользнула усмешка. Впрочем, конечно, только показалось: секретарю райкома редактор газеты еще ой как понадобится! Когда Игорь Иванович вернулся в «Трудовую правду», он снова вызвал Ивлева. Тот вошел хмурый, готовый к худшему.

— Вот что, — сказал Макарцев. — Считай, что ты родился в рубашке. Коллектив тебя отстоял. Партийное собрание соберем на днях. Что говорить — знаешь?

— Понимаю.

— Еще бы ты теперь не понимал! А что касается работы, тут уж придется делом… Принимайся-ка за толковую статью о непримиримости двух идеологий. Автор — секретарь райкома Кавалеров. Напиши с душой, зря что ли тебя философии учили?

Ивлев спустился к Раппопорту счастливый.

— Поздравляю! — оживился Яков Маркович. — Собрание — это для проформы. Честно говоря, не думал, что так легко отделаетесь. Я в свое время…

— Времена меняются, Яков Маркыч!

— Возможно…

Это произошло накануне нового 69-го. А в первых числах января, перед партсобранием, Ивлеву снова позвонил следователь и вежливо просил прийти опять на улицу Дзержинского. Пропуск заказан.

— Значит, подумали и поняли, что Солженицын — просто приманка для слабых? — спросил он. — Ну и правильно. Сами посудите — для чего вам портить себе биографию? Мы и не сомневались, что телеграмма — случайность. Но поскольку сделали ошибку, придется вам как коммунисту доказать, что вы ее осознали. Вы журналист, умеете писать, вам это нетрудно…

— А что я должен?

— Дело несложное, и вы сами убедитесь, что Солженицын — личность ничтожная, целиком продавшаяся за немецкие доллары…

— Марки, — уточнил Ивлев.

— Вот именно, — усмехнулся следователь. — Вы ведь пишете рассказы.

— Плохие… Сам их забраковал…

— Это не страшно. Возьмите рассказы и поезжайте в Рязань к Солженицыну.

— Я?!

— Чего вы испугались? Дорогу мы оплатим. Скажете, что пришли посоветоваться как начинающий писатель… Можете и поругать кое-что, если надо.

— И что?

— Ничего! Познакомитесь с надеждой русской литературы, как вы в телеграмме выразились. А вернетесь, позвоните мне.

Ивлев молчал, наклонив голову. Из-под бровей осторожно поглядывал на следователя. Он ждал чего угодно, только не этого. Он кивнул, чтобы не рассердить следователя, а сам судорожно думал о том, что сейчас отказаться нельзя.

— Согласны?

— Простите, я не понял. Для чего мне знакомиться с Солженицыным?

— Вы коммунист? Вот и считайте это партийным поручением… А мы вас в состав совещания молодых писателей включим.

— Видите ли, у меня есть недостаток. Я, бывает, рассказываю лишнее, не то, что надо.

— Это не страшно.

— Я проболтаюсь…

— Нельзя говорить, что мы просили поехать!

— Дело в том, что я невзначай… Знаете, я не могу взяться! Никак!

— Ладно! Значит, все ваши раскаяния — одна видимость. А партийное собрание еще не состоялось…

Капля пота стекла со лба на переносицу и потекла по щеке.

— Вы меня не так поняли, — сказал Вячеслав. — Я бы согласился, но испорчу дело.

— Ну, вот что. Подпишите бумагу, что за разглашение нашего разговора вам грозит наказание по статье 184 УК. Пока можете идти!..

Партийное собрание, как и обещал всемогущий Макарцев, объявило Ивлеву строгий выговор с занесением в учетную карточку и предупреждением, что при еще одном нарушении он будет исключен из партии. Что касается поручения, от которого он отказался, пока его не тревожили. Возможно, подобрали более достойную кандидатуру.

Надя стояла перед дверью с надписью «Спецкоры». За ручку она взялась не сразу. Снова взглянула на письма, которые держала в руке, перебрала их, поправила волосы и, решившись, отворила дверь. Ивлев, сидя за столом, что-то подсчитывал, переворачивая листки календаря. На Сироткину даже не взглянул.

— Вы заняты, Вячеслав Сергеич? — тихо спросила она. — Тогда я потом…

— Письма? — он не повернул головы. — Оставь…

Просто оставлять их Наде не хотелось, потому что после не будет повода снова зайти. И она будет опять считать дни. Сироткина переминалась с ноги на ногу. У него сейчас плохое настроение, уговаривала она себя, уйди. Все испортишь, не навязывайся… Я и не навязываюсь. Просто он сейчас такой одинокий и беспомощный, как никогда. Подойди к нему. Положи руку на голову. Или хотя бы скажи что-нибудь. Ну, найдись!

— У вас дел много? Может, помочь?

Она сама испугалась того, что сказала. Сейчас он засмеется, и тогда лучше никогда в жизни ему не попадаться.