Петр Капица - Они штурмовали Зимний

Окна, были завешены хорошо; только в одном месте через узенькую щелку проникала бледная полоска света. Катя, осторожно шагая, обошла вокруг дома.

Нигде никого. Даже сердитый сторожевой пес спал, забившись в свою конуру.

Катя надумала оглядеть дом с улицы, вышла за калитку и пошла вдоль ограды. На углу она остановилась, прислушалась. Улица казалась вымершей; только на другой стороне будто мелькнула и прижалась к забору какая-то темная фигура. «Не Аверкин ли?» — Кате сделалось страшно. Она чуть ли не бегом вернулась назад, захлопнула тяжелую, набухшую влагой калитку и с колотящимся сердцем стала вслушиваться, — не гонится ли он за ней. И вдруг до нее донесся громкий голос кого-то из заседавших. «Надо сказать, чтоб они потише».

Катя поспешила в дом, поднялась по лестнице и распахнула дверь. Гурьянов увидел, что девушка запыхалась и не может выговорить слова, в тревоге спросил:

— Что случилось?

— Говорите не так громко, на улице слышно. Сразу раздалось несколько голосов:

— Тише! Спокойней, товарищи... не повышать голосов.

Гурьянов вышел с Катей в коридор.

— Чего ты так перепугалась? — спросил он.

— Мне показалось, что на Муринском кто-то стоит, прижавшись к забору.

— Пойдем посмотрим. Там наш патруль должен быть. Неужели прозевали?

Гурьянов накинул на себя пальто, надел шапку и вышел с Катей за калитку.

— Постой здесь, — сказал он, — я один пройдусь.

Подняв воротник, он ушел в темноту и минут через пять вернулся.

— Свои, — успокоил он Катю. — Но ты все же поглядывай. Чуть что, вызывай меня.

— Хорошо, — шепнула она.

На ночном заседании актива вопрос о сроке вооруженного восстания уже был решен, но люди почему-то не расходились. Они толпились в председательском кабинете, в коридорах и на лестницах.

Катя не думала о сне; она все время бродила вокруг дома, вслушиваясь в вой ветра и всматриваясь в темноту.

«Скоро начнет светать, — подумала девушка. — Они не успеют скрыто уйти».

Она пошла разыскивать Ленина. Он стоял у окна, беседуя с кем-то из военных.

— Владимир Ильич, светает, — негромко напомнила девушка.

Ильич, недоумевая, посмотрел на Катю, потом, поняв, о чем идет речь, устало провел рукой по глазам и заспешил:

— В самом деле… кончаем, товарищи!

В полутемном коридоре Владимир Ильич надел на себя парик, широкополую шляпу и, став похожим на букиниста, ушел с каким-то коренастым и сутулым человеком.

На улице все еще неистовствовала непогода. Катя видела, как порывом ветра чуть не сорвало шляпу с Ильича. Но он успел подхватить ее, поглубже нахлобучил на голову и, чуть наклонясь, быстро зашагал к калитке.

Василий Кокорев два дня не поднимался с постели. Бабушка поила его горячим отваром липового цвета, ставила горчичники, кормила тертой морковью и крепким бульоном из ершей и окуньков, которых с субботы на воскресенье наловили Дементий с Савелием Матвеевичем.

На третий день, когда Игнатьевна ушла в очередь за хлебом, в каморку заглянул Ваня Лютиков. Он был еще бледен, но по живым огонькам, светившимся в глазах, чувствовалось, что молодость взяла свое, — юноша оправился после голодовки.

— Еще н-не очухался? — спросил Лютиков, остановившись у порога. — А я уже в-вчера выскакивал. Показалось, б-будто один из тех, что из церкви с-стреляли, по нашему п-переулку шел. Он и сейчас на углу… из вашей кухни видно.

Василий живо поднялся, натянул брюки и вышел на кухню. От быстрых движений у него закружилась голова. Боясь упасть, он ухватился за Лютикова.

— Т-ты что? — встревожился тот.

— О половик зацепился, — соврал Василий. — Ну, где этот твой?

— В-вон около Полуефима стоит.

На углу Чугунного переулка в тележке сидел безногий солдат, продававший открытки, песенники, леденцы и подсолнухи. Война его «окоротила», поэтому инвалида звали не Ефимом, а Полуефимом. Около его лотка стоял невысокий человек с вытянутым вперед подбородком и с непостижимой ловкостью щелкал подсолнухи. При этом незнакомец исподтишка поглядывал по сторонам и о чем-то разговаривал с солдатом.

— Да, верно, — согласился Василий, — вроде, наш пленник... Он в ризнице тогда переодевался. Надо последить за ним, — чего он тут высматривает? Ты сам не показывайся, а подговори мальчишек. Возьми самых шустрых, пусть издали понаблюдают. Если подозрительный, Деме скажите.

— А ты что же?

— Мне на Выборгскую нужно… дело там. В общем, в клубе вечером буду.

— П-понятно, — произнес Лютиков, избегая Васиного взгляда.

Кокорев смутился. Но что он мог поделать с собой? Неодолимая сила влекла его на Выборгскую сторону. «Катя не знает, что я вышел из тюрьмы, и тревожится, — думалось ему. — Надо обязательно показаться, и как можно скорей».

Когда Лютиков ушел, Василий вымылся, причесался, оделся потеплей и вышел на улицу.

Подозрительного человека уже не было на углу. Полуефим, в ожидании покупателей, со скучающим видом сам грыз семечки.

Подсолнухи в те дни занимали многих. Людям, лузгавшим их в очередях, на митингах и в трамваях, казалось, что они утоляют голод, дают пищу тощим желудкам. Шелуха от семечек трещала под ногами везде.

Вася тоже купил стакан жареных подсолнухов и поехал на Выборгскую сторону.

У ворот Катиного дома сердце его учащенно забилось. Перешагивая через две ступеньки, он поднялся на второй этаж и здесь на двери приставской квартиры увидел казенную сургучную печать.

«Не арестована ли?» — встревожился юноша. Он спустился во двор и заглянул в подвальное окно. Там все вещи стояли на прежних местах. «Переселились, — понял Вася, и от этой мысли легче стало дышать. — У ворот, что ли, подождать ее? Впрочем, чего я боюсь? Надо пойти узнать».

Он прошел в подвал и на кухне застал двух женщин, — бабушку и дворничиху.

— Вы не скажете, когда Катя будет дома?

Обе с явным подозрением оглядели его. Дворничиха нехотя ответила:

— Ее здесь не бывает. Она переехала куда-то на Васильевский остров.

— Адреса ее не скажете?

— Не знаем, милый, не знаем, иди с богом, — уже не глядя на него, буркнула старуха.

«Вот так так! Даже адреса не хотят сообщить. Неужели Катя велела? Но по какой причине?» — Вася почувствовал небывалую усталость: ноги вдруг одеревенели и не держали его. Боясь упасть, он невольно прислонился спиной к стене и закрыл глаза.

— Что с ним?! Смотри… кровинки в лице не осталось. — Услышал он встревоженный голос старухи. — Припадочный, что ли?.

Дворничиха подвинула ему табурет, усадила и дала выпить воды.

— Ничего, не беспокойтесь... пройдет. Это после голодовки в тюрьме.

Подслеповатая старуха вгляделась в него.

— Да ты никак был у нас? К Катюше ходил… Васей, что ль, зовут?