Галина Николаева - Битва в пути

— Скажи мне, Тина, почему ты все умеешь? Вот и пятно вывела в две минуты, и пироги у тебя какие-то особые на вид.

— Глупый, что тут мудреного?

Но он уже не слушал ее объяснений. Чем труднее ему приходилось, тем острее становилась его потребность в счастье и в том, что олицетворяло для него счастье, — в Тине.

Допылал необычный сентябрь. Оттого, что солнечные дни все время перемежались с дождями, деревья в этом году умирали царственно. Они золотились и покрывались багрянцем, не теряя листьев. Золотые березы были по-весеннему густолиственны и полношумны. Листья вишенника алели ярче ягод, и ни один листок не упал а веток. Дубы стояли, словно целиком вырезанные из красной меди. Только нежные клены роняли листья, и казалось, что роняют они их не по законам отцветания, а просто для украшения земли.

— Какое время! — удивилась Тина. — Свежесть весны и многокрасочность осени!

Наконец грянули первые заморозки, и два дня стояла золотая метель.

Елки, что скромно прятались в роскоши лиственных деревьев, теперь выступили вперед и протянули ветки, подставили их под осыпь, приняли и поддерживали последний наряд берез. Ветер сдул листья и с елок. Совсем недавно листья были бесшумны, легки и летучи. Теперь стали шуршать и скрестись о землю, словно прося убежища, и с каждым днем все больше темнели, все сильнее ежились от холода и, как зверьки, все круче выгибали спинки с выпирающей тонкой хребтиной.

На земле стало сурово и студено, но по утрам выпадал иней, будто чья-то радельная рука присолила впрок твердую землю, чтоб не портилась она, чтоб в глубине сохранила свою ядреную силу до новой весны.

С осени количество летающих противовесов начало резко уменьшаться, но побоище у транспортных ворот жило в памяти Бахирева.

— Тракторы встали на ремонт. С началом новой посевной противовесы опять полетят, — упрямо твердил Ба-хирев на очередном совещании у Вальгана.

— Не в этом суть, — отмахивался Вальган. — Тысячи тракторов работают и будут работать всю зиму. Те противовесы, что были обречены на срыв нарушением техпологий, уже сорвались. А те, что делаются по нормализованной технологии, с противоусталостной резьбой, срываться не будут. Тогда наконец и вы убедитесь, чего стоило ваше требование остановить производство.

Случаи обрывов противовесов стали единичными, на заводе наступило успокоение. Правота Вальгана становилась все нагляднее. Однако Чубасов по-прежнему следил за ходом бахиревских испытаний. Он похудел, осунулся, стал молчалив. Однажды Рославлев сказал о нем Бахиреву.

— Жалко парня. Гробят… Вчера на бюро обкома, по настоянию Бликина, записали ему «развал партийно-массовой работы» и подмену партийных вопросов техническими.

— Почему? — удивился Бахирев.

— Партийно-массовая работа не трактор. Развалилась она или нет — глазом не видно. Если в обкоме считают, что она развалилась, то поди доказывай! Ты хоть знаешь, за что его молотят?

— За что?

— За тебя.

«За меня?»— повторил про себя Бахирев, уже расставшись с Рославлевым. Он знал о повседневной помощи Чубасова и был благодарен другу. И все же слова Рославлева осветили ее по-новому. Чубасов не только помогал ему, но и расплачивался за эту помощь.

Бахирев восстановил в памяти и собрал воедино многие события этой осени. Вспомнил он то, что коммунисты моторного цеха на закрытом партийном собрании единогласно признали безупречной технологию крепления противовесов. Вспомнил и то, что после этого собрания его вызвал следователь и говорил с ним дружественно. Вспомнил он и учащающиеся нелады Чубасова с Бликиным и интерес ЦК к испытаниям новой конструкции. Вспомнил и замкнутое лицо Вальгана, явно охладевшего к парторгу. Вспомнив и собрав то многое, что было закрыто трудными и кипучими делами повседневности и любовью к Тине, Бахирев понял, что Чубасов принял на себя главный огонь, чтобы дать ему возможность накопить силы для нового наступления.

« Сколько снега еще упадет за зиму, но такого уже не будет», — думал Сережа.

Еще вчера на дорогах чернела и чавкала липкая грязь, а сейчас повсюду сиял молодой снег. Голубоватый рассвет поднимался из этого молодого снега. Обновленный, белый с просинью мир был пышен и тих. Мохнатые снежинки кружились медленно и садились осторожно. На влажных, розовых, улыбчивых лицах прохожих белели крохотные снежные звезды.

«Первый снег, первый день, первый снег», — в такт шагам повторял Сережа. Первый день его работы на кокиле совпал с днем первого снега. Вчера он опробовал кокиль — отлил и отработал пять моделей. ОТК принял все пять. С вечера он отлил и приготовил к обработке еще двадцать четыре модели. Этот нетронутый снег невольно напоминал их: так же были они чисты, так же легки, так же мягко и матово сияли в полусвете.

Кончилась аллея, свалка металлолома прикрыта пышной снежной пеленой. Вдали, в самом углу заводского двора, показался модельный цех — для других просто неприглядное здание, для Сережи и дом и судьба.

Снег повалил гуще.

— Серега! Сугроб! — окликнули его сзади. Его нагоняли Кондрат и Синенький.

— Ну, как? — спросил Синенький. — Мефодич говорит, пять отливок, говорит, здорово хороши.

— Вот такие вот! — Сережа указал на снег. — Легкие, чистые, сами светятся.

Втроем напрямик, через пустырь, они побежали к цеху цветного литья. Двадцать четыре отливки лежали у стены. Синенький присел возле них на корточки и тихо свистнул. Пальцы его побежали по граням, плоскостям, переходам, лукавые глаза сощурились от удовольствия. Посыпался короткий, как от щекотки, смешок:

— Ну, Сугроб, ты уж не Дон Кихот, ты уж теперь Дон… Дон… Дон — Черт Знает Что! Тут нам, фрезеровщикам и слесарям, и работы не осталось. Кокиль за нас сработал.

Кондрат подкинул отливку на ладони:

— Сколько весу?

— Четыре с половиной килограмма, — ответил Сережа.

— Это вместо тринадцати! Будет заливать-то!

— Пух-перо! — засмеялся Синенький. — Ах, Серега, не женись, не женись! Кабы не Тоська, я бы от тебя тогда не отступился. Дня за четыре одолеешь?

— За один! Сегодня сделаю!

— Вот это дает! — восхищенно сказал Синенький. — Ведь тут больше месячной нормы.

Они нагрузились отливками и заторопились к модельному. Синенький оглядывался, смеялся, торопил:

— Что вы, два бугая, отстаете от меня, от махонького? Торопись, Серега. Не терпится!

«Зря я обижался на них, — растрогался Сережа. — Меж своими чего не бывает!»

Общая радость перекрыла неурядицы, как этот молодой снег покрыл и слякоть и мусор и заставил сиять всю землю чистой, нетронутой белизной.

— Сергунька сегодня дает рекорд! Больше месячной нормы за один день! — сказал Синенький и неосторожно повернулся.