Семен Бабаевский - Кавалер Золотой Звезды

Но в тридцатом году кончилась батрацкая жизнь Меркушевых: в колхозе имени Калинина Мефодий был назначен чабаном, а Ефим — механиком молотильной машины. Шли годы, и братья Меркушевы постепенно обзавелись и хатами с подворьем, и коровами. Перед войной Мефодий уже заведовал овцеводческой фермой, а его брат руководил полеводческой бригадой. Еще в те годы Ефим критиковал чабанов. «И что за народ, — говорил он, — никакой механизации и знать не хотят. Положат герлыги на плечи и разгуливают по степи, как на курорте…»

На фронт братья Меркушевы уходили в один день. На станции, поджидая эшелон, Ефим сказал: «Жаль, братуха, нарушилась наша жизнь, а то бы я заставил тебя ввести на твоей ферме электрическую стрижку овец… Ежели успешно завершим войну да вернемся живы-здоровы, то тогда уж непременно я это сделаю…»

Ефим Меркушев праздновал День Победы в Берлине, а когда вернулся домой, Мефодий уже по-прежнему находился возле овец.

— Верно, Андрей Федорович, — подтвердил Ефим, — до войны была у меня думка электрифицировать чабанский труд, а теперь я раздумал.

— Почему?

— Чабаны могут подождать. — Ефим покручивал ус и о чем-то думал. — Сперва надобно урожай поднять… А как его поднять? Я уже знаю, как это сделать, и про все свои наметки написал в Москву. Жду ответа.

— Ефим, ради бога, не заводи балачку про свою механизацию, — сказал Мефодий. — Все уже слыхали!.. Зараз мы чин чином повечеряем, а после — кто куда: кто спать, а кто твои прожекты слушать… Лично я задам храпака!

Ужинали за низеньким круглым столиком — тоже горский обычай. Сидели кто на крохотном стульчике, кто на овчине, кто на свернутой бурке. Мефодий вынимал из котла дымящуюся баранину. В углу блестели черные глаза, — волкодавы, чуя сладкий запах мяса, положили морды на вытянутые лапы и не отрывали взгляда от чабанов…

У Мефодия и в самом деле нашлась бутылка водки — как раз всем хватило по рюмке. Ели с аппетитом и разговаривали о погоде, о покрове снега, о выпасах.

После ужина молодые чабаны наведались в кошару и, вернувшись, ушли спать и увели с собой Ванюшу. У костра остались Сергей, Кривцов и братья Меркушевы.

Мефодий бросил в огонь сухие чурки кизяка, и костер стал разгораться. Дым толстым столбом валил в засмоленное отверстие и, не вмещаясь в нем, на землю не садился, а висел, как облако, под крышей. На дворе гуляла пурга, слышался посвист ветра, иногда в дымовую трубу сыпался мокрый, тающий на лету снег. Костер вспыхнул пламенем — в закопченной кунацкой сделалось светло и уютно.

— Ефим Петрович, о чем же ты писал в Москву? — спросил Сергей. — Может, и нам расскажешь?

Ефим не спеша свернул цигарку, прикурил ее, держа в толстых, загрубелых пальцах уголек, и некоторое время молча смотрел на костер.

— Писал я о нашей жизни… Вернулся с фронта, пробыл дома вот уже более года, и все это время одна думка не дает мне покою: не так мы живем, как надо…

— Ого! Это ты, Ефим, далеко загнул! — отозвался Кривцов. — А как же ты еще хочешь жить?

— Как я хочу жить? А так, Андрей Федорович, я хочу жить, чтобы в калининском колхозе хлеба были горы, чтобы государство нами завсегда было довольно и чтобы никто не посмел нас ни в чем упрекнуть… А главное — облегчить труд колхозников, чтобы тяжесть легла, на плечи машины… Да чтобы и ты по осени не разъезжал по району, как угорелый, не хватался за голову и не кричал: «Проваливаем уборку! Ах, черт возьми, дожди льют, а у нас опять и там неуправка, и там не поспели!..» Вот как я хочу жить!

— Ты бригадир, от тебя и зависит, чтобы я часто не ездил по району.

— После войны дюже стал грамотный! — сказал Мефодий.

— Говоришь, от меня зависит? — продолжал Ефим. — Верно, за хлеб я в ответе в первую голову. Но я частенько примечаю: летом проезжаете по полю — и ты, и секретарь райкома, и все людей торопите, а в голове у вас, как я понимаю, тоже думка о темпах — что бы и то, и другое вовремя скосить и убрать. И на небо поглядываете, куда там уходят тучи… Будто и дожди не очень беспокоят, и люди наши стараются, а неуправка мучает. Урожай теряем… А отчего? Все от трудодня!

— Ай, шутник же ты! — Кривцов покачал головой. — При чем же тут трудодень?

— Все ему не так, все выдумывает, — бурчал Мефодий.

— Вы оба председатели райисполкома, — продолжал Ефим, не слушая брата, — и оба помоложе меня, — так вот что я вам скажу. В калининском колхозе нахожусь уже семнадцать лет. Знать, пережито немало годов, есть об чем вспомнить и есть на что взглянуть… В ту пору, как я вступил в колхоз, ты, Андрей Федорович, наверно, был еще комсомольцем, где-нибудь учился, — твою биографию я не знаю… А Сергею Тимофеевичу в тридцатом году, как мне известно, было всего восемь лет — совсем еще малыш. Про то, как рождались колхозы, вы знаете больше по книгам, а я их своими руками вынянчивал… Я-то хорошо помню, как мы первую весну пахали сообща, как учетчик писал мне за пахоту колья. Я вспахал два гектара, а мой сосед Никита Слюсарев — меньше гектара, а колья нам поставили одинаковые. Чего вы смеетесь? Теперь это смешно, а тогда нам плакать приходилось. Так вот. В скором времени все увидели, что на тех кольях далеко не ускачешь, потому была то не то что уравниловка, а черт знает что это было! Тогда стали учитывать так: вышел ты в поле, пробыл там до вечера — пишется тебе полный день, пробыл до обеда — получай половину дня. Тоже, сказать правду, статистика была незавидная! После этого придумали норму выработки — малость полегчало, стали платить и за труд и за день, и вот родился на свет божий наш теперешний трудовой день. С ним дело пошло веселее.

— Ну, вот и прекрасно! — воскликнул Кривцов. — Чего ж тебе еще надо?

— А он и сам не знает, чего ему хочется, — сердито отозвался Мефодий. — Как пришел с войны…

— А ты, братуха, помолчи, — сказал Ефим. — Я знаю, чего мне еще нужно, не беспокойся! — Ефим посмотрел на Сергея, как бы ища у него сочувствия. — Я хочу, чтобы труд колхозников полегчал, а трудодень потяжелел… Вот чего я хочу.

— Что же для этого необходимо? — спросил Сергей.

— Спаровать трудодень с машиной! — сказал Ефим и искоса посмотрел на Кривцова.

— И такое выдумал! — Мефодий даже махнул рукой. — Да это только молодых бычков спаровывают!

— Ефим Петрович, — заговорил Кривцов, — я тебя понимаю так: ты хочешь, чтобы у нас было больше тракторов, комбайнов и разных машин? Мысль правильная. Все, дорогой мой, идет к тому, что еще год-два — и недостатка в машинах не будет.

— Не о тракторах я веду речь. — Ефим на минуту задумался. — Тракторы и комбайны — это, сказать, в нашем деле тяжелая артиллерия, и надежда на нее большая… А загляни в полеводческую бригаду. Какая там техника? Для наглядности возьмем меня и моего соседа Андрея Селезнева, — ты его знаешь. Земли у нас одинаковые, лежат они рядышком, сеем поровну, людей, тягла, бричек, разного инвентаря тоже поровну, дажеть бригадиры — бывшие фронтовики — ни дать ни взять одинаковые бригады.