Семен Бабаевский - Кавалер Золотой Звезды

Ефим привстал на колени, выпрямился, взмахнул сильными руками, как бы собираясь взлететь, и начал рассказывать и о себе и о Селезневе с таким жаром, с каким только поэты читают свои стихи. Лицо его, бледное при слабом свете костра, вдруг почернело, глаза с широкими, нависшими бровями то хмурились, то загорались блеском.

— И вот прошло лето. Посмотрим на меня и на моего соседа… Я приспособил к долу моторчик, и получилась у меня совсем другая песня. Всякий мотор, как известно, трудодней не просит, а работает за десятерых. Веялку к нему приставишь — тянет, триер подвезешь — берет и триер. Транспортировку зерна пристроил — и тут дело пошло! Да что там говорить! Нужно мне поспешить с уборкой подсолнуха, а дня мало — ставлю «Германа» на загоне, включаю динамку, и на поле уже светло как днем. Кукурузу нужно ночью срезать — освещаю и кукурузу. Да я этим моторчиком и подсолнух молотил. Все можно делать. Дожди пошли, а у меня уже все убрано. А что получилось у Селезнева — ты, Андрей Федорович, это хорошо знаешь: и людей уморил, и зерно потерял… А к осени такая картина: Селезнев трудодней наколотил много, а дела сделал мало… Вот оно при чем тут трудодень и техника!

— Да, ты, Ефим, прав, — задумчиво проговорил Кривцов. — Честь тебе и хвала!

— Хвала? — с усмешкой переспросил Ефим. — Хвала невелика… Этот моторчик меня только раздразнил… Вот если бы электричество!.. В Усть-Невинской какое начали дело — завидки берут. Опередить бы нам устьневинцев…

— Э, Ефим, ты, однако, смелый! — сказал Кривцов.

— Зато ты, Андрей Федорович, дюже робковатый. — Ефим усмехнулся, склонил голову и потрогал усы. — Ты смотришь на колхозы так: план сева выполнили — хорошо, хлебопоставки завершили — молодцы! А как мы живем, чем болеем, как бы людям труд облегчить, — сказать правду, ты этого побаиваешься.

— Критику я, конечно, уважаю, — сказал Кривцов, — но при чем тут хлебопоставки?

— А при том они, — Ефим подсел к огню, — при том, что без техники в самой бригаде трудно своевременно управиться с большими планами.

— И чего ты, Ефим, разошелся! — вмешался в разговор Мефодий. — Может, людям пора спать, а ты про технику…

— Техника в самой бригаде — дело нужное, — сказал Кривцов, вставая. — К ней мы идем, но, к сожалению, не все делается быстро… Обидно, конечно, что соседи нас обгоняют… Ну, Мефодий, веди меня в чабанскую опочивальню… Сергей Тимофеевич, ты как насчет сна?

— Еще посижу.

Мефодий и Кривцов ушли в соседнюю комнату. Ефим долго сидел молча. Крупное его тело сгорбилось. Он подсел поближе к костру и начал не спеша подкладывать кизяки. Костер разгорался неохотно. В кунацкой стало холодно. За стенами бушевала метель, в трубу падал снег. Сергей, кутаясь в бурку, прилег на бок и долго смотрел в отверстие трубы, точно прислушиваясь к завыванию ветра.

— Не знаю, какой мне будет из Москвы ответ, — негромко заговорил Ефим. — Ты думаешь, я писал только о себе? Нет, обо всей станице. Две тетрадки исписал, может быть, и не все правильно, но я сужу так: техника нужна всюду, и того, кто ей противится, нужно силой заставить. А таких еще много! За примером далеко не ходи — мой брат. Человек малограмотный, всю жизнь вручную стриг овец, зимой сидел вот у этого костра, а жизнью, как я вижу, доволен. А почему? Не знаком с машиной и не знает, что такое для человека техника… А если бы, скажем, все трудоемкие работы да механизировать, то сколько бы освободилось людских рук! Тогда бы и трудодень возрос в цене, и вся наша жизнь стала бы культурная. Я читал, как на больших заводах — там умная, машина все сама делает. А разве в полеводческой бригаде этого нельзя достичь?.. И еще я писал насчет нашего домашнего житья. Сказать, живем еще по старинке. Тут нам тоже следует пример брать у рабочих, чтобы в хате у нас было чисто, ночью — электрический свет; захотел чаю — вскипятил чайник, пожелал искупаться — искупался в своей ванне. Да чтобы и в станице были и хорошая читальня, и клуб, и такое дело, как канализация, водопровод… Может, я тут и лишнее написал, а только с техникой все это достичь можно…

За стенами гуляла пурга, свистел над крышей ветер, и в дымовое отверстие все чаще и чаще сыпался снег. Костер постепенно чернел, сжимался и потухал, а Ефим все не умолкал.

Слушая Ефима и соглашаясь с ним, Сергей почему-то невольно вспомнил своих земляков — и тех, кого встречал на фронте, и тех, с кем познакомился после войны, и тех, кто давно покинул свой край и стал известен всей стране…

«Кубань, Кубань, — думал он, — как же ты богата хорошими людьми! Везде, в какой уголок ни заглянешь, встретишь либо какого-нибудь добродушного дядьку, либо сурового усача с надвинутой на брови кубанкой, либо дородную молодайку с насмешливыми глазами, либо молодцеватого парня. С виду обычные люди, нет в них ничего такого, что отличало бы их, а поговоришь по душам — и сразу перед тобой открывается такой самобытный характер, в котором, кажется, сама природа не поскупилась и соединила решительно все: тут и государственный деятель, и пытливый ум, и глядящий в будущее мечтатель, и рачительный хозяин…»

А Ефим Меркушев к тому же был еще и ярым поборником машин, страстно верующим в созидательную силу техники, а это особенно нравилось Сергею.

«Побольше бы нам таких бригадиров, — думал он, когда Ефим умолк и стал сворачивать цигарку. — Надо бы ему помочь осуществить мечту… Но как?»

— Сергей Тимофеевич, — заговорил Ефим, — скоро мы изберем тебя своим депутатом, по людям вижу — проголосуем дружно… Поедешь в Москву на сессию… разузнай там — будет ли мне какой ответ?

— Хорошо, я это сделаю, — сказал Сергей.

На пороге появился Мефодий в белых подштанниках и в накинутом на плечи тулупе.

— Ефим! Да кончай ты свою балачку! — сказал он. — Идите уж спать… Скоро и рассветать начнет.

— Да, пожалуй, будем спать, — сказал Сергей, вставая. — Ефим Петрович, мне хочется, чтобы ты приехал к нам в район.

— А что я там буду делать!

— Погостишь, я тебя познакомлю с нашими бригадирами и с Стефаном Петровичем Рагулиным — есть у нас такой председатель колхоза.

— Рагулина я немного знаю, в газетах о нем читал — завидный старик. Вот к нему бы я и поехал — на выучку по урожаю.

Утром Сергей и Кривцов позавтракали, поблагодарили чабанов за ночлег и сели в машину. Поехали они не в Низки, — туда не было дороги, — а в станицу Степную, лежавшую на шляху.

На восходе солнца ветер стих, день разгорался погожий, но морозный. По обочинам шоссе возвышались снежные заносы с зубчатыми, наподобие пилы, верхушками.

— Сергей Тимофеевич, — заговорил Кривцов, когда машина мчалась по ровной, слегка заснеженной дороге, — видал, какие у нас имеются бригадиры? Он и в международной жизни разбирается, и чутье у него насчет наших текущих дел верное.