Евгений Пермяк - Горбатый медведь. Книга 2

— Иначе и не могло быть, Барклай!

— Здравствуйте и простите меня, Валерий Всеволодович, — сказал Маврикий, бросившись навстречу Тихомирову. — Я вел себя так вызывающе и самоуверенно. И этим сделал вам больно.

— И в то же время ты спас мне жизнь. И не одному мне. Я ничего не склонен преуменьшать, приглушать в педагогических, тактических или каких-то других воспитательных целях. Я давно ждал случая лично поблагодарить тебя, Мавриссимо.

И он обнял Маврикия.

— Будучи дворянином по рождению, я всегда делал попытки стать джентльменом, — шутил Валерий Всеволодович, вручая Маврикию продолговатый сверток. — Имею честь презентовать вам нечто загадочное.

Вскоре «нечто загадочное» оказалось охотничьим ружьем. Ружье, ружейные принадлежности, патроны и собачий ошейник были уложены в компактный футляр.

— Вы знаете, Валерий Всеволодович, я так мечтал, я так хотел… Большое вам спасибо. Я так рад.

— А я вдвойне. И за тебя и за себя. Почему же вы, сударь, не появляетесь у нас? Наши дамы хотят вас видеть.

— Я непременно приду к вам, как только приду в себя.

— А что вам, Маврицио-Мавренти, мешает это сделать?

— Прошлое, Валерий Всеволодович. Помните наш разговор на лодке, на пруду?.. И другие разговоры…

— Помню. Ну и что?

— Как что? Это же возмутительные, ужасные разговоры.

— Несомненно. Но если теперь ты так оцениваешь их, то стоит ли думать о них? Конечно, — сказал, раздумывая, Валерий Всеволодович, — чтобы двигаться дальше, человек время от времени должен оглядываться в прожитое. Но если человек будет смотреть только назад, как он пойдет вперед?.. А ведь тебе, де Толлино, как никому другому, нужно двигаться дальше и дальше, — уже совсем серьезно и, кажется, строго стал говорить Валерий Всеволодович. — Тебе немало дано, и от тебя вправе люди многого ожидать.

Лицо Маврикия преобразилось. Засветились глаза. Зазвенел голос.

— Милый и дорогой Валерий Всеволодович, вы нашли сегодня очень нужные мне слова, которые так долго я искал. Хотите стакан сметаны с сахарным песком? Не стесняйтесь, у нас ее много.

— С величайшим удовольствием, — ответил Валерий Всеволодович. — Я безумно люблю сметану с сахарным песком.

— И я…

Валерию Всеволодовичу стоило немалых усилий сохранить серьезное выражение лица.

Самым дорогим человеком для Маврикия стал теперь Валерий Всеволодович. На другой же день Толлин отправился к Тихомировым. Невольно вспомнился первый визит в этот дом.

Гостиная была все той же. И все было так же. Только бесконечно близкий Всеволод Владимирович уже не сидел за столом, а смотрел на вошедшего со стены, в резной темной раме, украшенной бессмертниками. Он не выглядел только портретом. Поэтому Маврикий неслышно сказал ему:

— Здравствуйте, Всеволод Владимирович.

Послышался голос Леры:

— Кажется, пришел наконец зазнавшийся Маврикий Андреевич…

На это последовал ответ:

— Зазнавшегося Маврикия Андреевича здесь нет. А покорный и всегда верный своей королеве паж наносит ей на этот раз пеший визит…

— Долго же собирался паж… Столько дней он заставил ждать ее величество, — говорила, входя, Лера, а войдя, она всплеснула руками. — Вырос! Наконец-то! А ну, станем спинами.

И они стали спинами друг к другу. Лера положила руку на головы ладонью вниз и обрадованно сказала:

— Выше! Честное слово, выше! Почти на сантиметр.

— И то хорошо. Лишь бы не ниже.

Они откровенно рассматривали друг друга. Для Маврикия Лера всегда была самой красивой, и он, всегда помня ее, как-то не допускал, что она может стать еще красивее. А она стала.

Вошла бабушка. Было спрошено и отвечено все необходимое. А потом бабушка сказала:

— Такой чудесный день…

Лера и Маврикий, не сговариваясь, вышли на улицу. Как только они очутились на широком тракте, Маврикий сказал:

— Лера, я всегда восхищался тобой и никогда не думал, что ты можешь быть красивее самой себя.

— Ах, как жаль, что ты сказал это мне. Теперь уже невозможно восхищаться вслух, говорить, каким красавцем стал ты, потому что я буду походить на ту самую кукушку, которая хвалит некоего петуха…

Маврикий предложил отправиться за город. И они пошли через всю Мильву на виду у всех.

Того и другого знали на каждой улице. Языки, любящие опережать события, уже назвали их женихом и невестой. К этому находилось немало доводов из прошлого. В Мильве все у всех на глазах.

Молва была права только отчасти.

— Маврик, — ласково начала Лера, — родной мой, за время разлуки ты стал еще ближе всем нам, а для меня даже ближе моих братьев. Твое отношение ко мне так дорого, что я чувствую себя обязанной говорить тебе все. Скажи, Мавруша, ты представляешь меня твоей женой?

— Нет, Лера, — ответил он.

— Почему? Разве ты разлюбил меня?

— Нет, я не разлюблю тебя, наверно, никогда.

— Так почему же ты не представляешь, мой мальчик, меня твоей женой?

— Потому что я не представляю себя твоим мужем.

— Как же это?

— Не знаю, Лера. Ты такая уже… волшебная. А я еще почти что не брился.

— Бог мой! Да ты вовсе не моложе меня. Когда ты только успел перерасти меня?

— Ну зачем же ты так? Я могу поверить, Валерия. Со мной уже больше нельзя безнаказанно шутить.

— И со мной тоже, Мавруша. Мне ведь двадцать второй…

— Ты любишь Пламенева, Лера?

— Да, Маврикий.

— Когда ты выйдешь за него замуж?

— После того, как ты посоветуешь мне это сделать.

— Не надо смеяться надо мной, Лера. Я этого не заслужил.

— Тогда проверь, смеюсь ли я.

— А что, если я не посоветую?

— Так и будет. Ты просто недостаточно хорошо знаешь меня.

— Зато ты, Лера, очень хорошо знаешь меня. И знаешь, что я могу посоветовать тебе только лучшее для тебя.

Они незаметно дошли до памятника борцам за Революцию. На этом месте жгли белые вырытых из братской могилы. Здесь их пепел. Здесь и пепел Сонечки Краснобаевой.

Маврикий поклонился памятнику.

— Ты знаешь, Лера, Сонечке Краснобаевой так хотелось, чтобы ты вышла замуж за Волю Пламенева…

— Я знаю об этом…

— Пусть ее желание сбудется. Она говорила, что Воля Пламенев будет очень хорошим и верным мужем. Я так же думаю, Валерия. Только ты не приглашай меня на свою свадьбу. Мне все-таки не будет сладко, когда вам будут кричать «горько-горько»…

Три друга. Иль, Мавр и Александр, стали снова неразлучной тройкой. И особенно сблизились они после поступления Толлина на завод. Григорий Савельевич посоветовал Маврикию работать в цехе, имеющем к нему некоторое отношение. Маврикия определили на тяжелый пресс в цех запасных частей для уборочных машин. Сначала он постоял подручным, а вскоре его допустили к самостоятельной работе, которая хотя была и несложной, но требовала немало сноровки.