Евгений Пермяк - Горбатый медведь. Книга 2

В лесных местах верхнего Прикамья нередки светлые, теплые, просторные избы с высокими потолками. Лесу здесь — тьма, дров тоже. Такими были избы в Дымовке, и такой была ухоженная кукуевская изба. Василий Адрианович Кукуев, бывая в городах, начинил свою избу городским обзаведением. В избе, кроме обычных лавок, сомкнутых под прямым углом, были стулья, широкий диван со спинкой, на котором спала Дуняша, железная кровать со светлыми маковками, горка для посуды, застекленная с трех сторон, комод с зеркалом, шкаф для белья и одежи… Так что изба хоть и называлась избой, а походила она больше на мильвенское жилье мастерового. И главное — просторно. Чистота. Ни пылинки, ни соринки. Через холодные сенцы можно было попасть в теплый прируб. Это мастерская. Ружья, лыжи, ловушки, капканы, охотничья и рыболовная снасть… Особо старухин большой верстак, где она «чучелит чучела». Их тут не мало. До трех десятков. Филины, сороки, зайцы, белки, ежи, глухари… Теперь Дарья Семеновна оставила свое мастерство. Не ходкий товар. Не до чучелов людям, когда, того гляди, как бы самому не стать чьим-нибудь чучелом.

У Кукуевых был сын Андрей. Неотделенный. Жил с отцом и матерью. Погиб на войне. Осталась жена. Василиса. Не Прекрасная, как говорит Дарья Семеновна, а красоты не частой.

— Сбежала, — сообщает Маврикию бабушка Дарья и показывает фотографический снимок снохи, красавицы Василисы. — Сбежала с заезжим пароходным машинистом. Не виню. И то, что Дуняшу на деда с бабкой бросила, тоже не виню. Каково бы ей, пташке, по пароходным каютам маяться, а тут Дуняшка в родном гнезде. В неге.

Внимательно рассматривает Маврикий фотографические снимки, собранные под стеклом в большой раме, повешенной справа от божницы. Это коренная кукуевская родня. А справа в такой же, но чуть поменьше раме родня по сестрам Дарьи Семеновны и по братьям Василия Адриановича. Много тут дорогих Маврику лиц. Тетя Катя, бабушка, дедушка, мать, сестра Ириша, тетя Лара и ее три дочери, дядя Леша и опять три дочери… Ну прямо почти как в старом дедушкином доме.

Маврикий скоро освоился в Дымовке. Нашлись занятия и знакомые. Он и внешне стал походить на дымовских ребят. В желтом полушубке с шерстяной опояской, в заячьей с длинными-предлинными ушами шапке, в серых легких валенках, Маврикий выглядел совсем здешним. И если, не приведи господь, мильвенская орда пойдет через Дымовку, Мавруша в глаза не бросится. А пока да что — парма велика, дорог по ней нет, а лыжи куда хочешь уведут.

Кукуевы, кроме Дунечки, знали, что произошло с Маврикием в Мильве. Пришлось только обойти взрыв стены. Зачем им знать об этом. Василий Адрианович Кукуев, поразмыслив о положении дел, сразу предложил перебраться ему и Мавруше на Дальний ток, в охотничье зимовье. Там и самому черту не легко найти зимовщиков.

— Зачем от добра худа искать, — увещевал он. — Пока снега мелкие, и корову перегоним туда и лошадь спасем.

Слухи, доходившие до Дымовки, предупреждали о близости мильвенских живодеров. Иначе не называли отступающие вахтеровские части. Они, как говорили, приходя в деревню, опустошали ее. Дымовцы, побаиваясь прихода мильвенских солдат, утешали себя тем, что Вахтеров не пойдет в глубь леса, а свернет на среднюю Каму для соединения с такими же, как и он сам.

На это и надеялись дымовцы, не перегоняя скот и лошадей в леса. Надежды, однако, не оправдались. Близость бандитов сказалась разбоем в соседних деревнях. Резали и увозили свиней. Раздевали. Но случилось и худшее. Возле Дымовки нашли убитым молодого парня Андрея Шерстобитова, двоюродного племянника Кукуевых. Убили, как оказалось, только для того, чтобы снять полушубок и валенки.

На похоронах Андрея была вся Дымовка. Были, конечно, и Кукуевы. Был и Маврик. Мать убитого еле живую увезли с погоста. Страшно горевал отец Фока Лукич Шерстобитов и старший брат Андрея.

По возвращении с похорон Василий Адрианович объявил:

— Говорить, я думаю, не о чем… Надо подаваться на Дальний ток.

Дарья Семеновна больше не спорила. Понимал и Маврикий, что как ни хорошо в Дымовке, а рисковать нельзя.

Отъезд был назначен на завтрашний вечер. Дарья Семеновна и Дунечка должны были подсобрать в сундук все, что могло быть отобранным. Готовился запас того провианта, который не добыть ружьем в лесу. Маврикию делать дома было нечего.

— Пробежался бы, Мавруша, к речке, — посоветовала бабушка Дарья, — там в прорубке чуть не руками рыбу можно брать, а уж острожкой-то за мое почтение.

И он пошел на речку с маленькой острогой на еловой палке и легкой пешней, чтобы пробить там и сям лунки в нетолстом еще льду, попытать счастья и вспомнить, как они с Тишей Непреловым ловили рыбу так давно и почти вчера.

Размышляя о рыбной ловле в Омутихе, потом о Дальнем токе, где у него будет легкое ружье и он впервые в жизни увидит настоящую охоту, Маврикий услышал писклявый окрик:

— Стой, парень, или буду стрелять!

Маврикий подумал, что кто-то из дымовских мальчишек заводит с ним таким образом знакомство. Оглянулся и увидел тощую фигурку в гимназической шинели, в старенькой, явно не по голове шапчонке, в подшитых женских валенках. Гимназист довольно смело шел на Толлина, угрожая ему карабином.

Теперь в тщедушненьком вояке нетрудно было узнать Сухарикова. Вооруженный храбрец требовал у невооруженного и еще не узнанного им Маврикия бросить на дорогу полушубок и убираться прочь. Он явно боялся сближения. Однако же Маврикий понимал, что Сухариков может выстрелить в него, а потом снять полушубок. Так уже было с Андреем.

— Ну же! — крикнул Сухариков. — Снимай! — и стал целиться.

Ища выход из положения и боясь терять секунды, Маврикий поднял вверх руки и крикнул:

— Сухариков! Что ты делаешь! Я — Толлин!

— Толлин? А зачем ты здесь? — спросил Сухариков.

Теперь нужно было придумать, что сказать дальше. Заминка могла сослужить плохую службу.

— Я в конной разведке сибирской армии. Мы здесь на дневке. Здравствуй! — Он пошел навстречу Сухарикову.

— Прости, Толлин, а я думал… — замялся Сухариков. — Я совсем окоченеваю.

— О чем ты, право, когда вопрос касается жизни, — сказал Толлин, — церемониться не приходится. Прости и ты меня.

Произнося эти слова, он вырвал у Сухарикова карабин.

— Вот ты как?

— Так же, как ты! А как же я еще могу!

— Я же не знал, что это ты…

— Какая разница, кого бы ты убил из-за полушубка. За такой разбой знаешь как наказывают…

Сухариков тоненько заскулил, утирая слезы вышитыми девичьими рукавичками, которые, как подумал Маврикий, наверно, тоже добыты по-разбойничьи.

Долго видеть чужие слезы Толлин не мог. Не мог он и задерживаться на лесной дороге. А вдруг появится кто-то еще.