Гусейн Аббасзаде - Трудный рейс Алибалы

Когда Алибала переехал на дачу, в соседних домах еще никого не было теперь во всех домах по вечерам зажигались огни. Только одна двухэтажная дача стояла у дороги темная и безмолвная. С прошлого лета в этот дом никто не заглядывал. Говорили, что владельца дачи арестовали, описали все имущество, в том числе и эту дачу. Алибала не видел, что там есть, на этой даче, обнесенной высоким каменным забором, но бывавшие там говорили, что есть много чего, а сад напоминает райский уголок…

Вот уже второе лето Алибала жил на даче один. Если бы не дача, что он стал бы делать в городе? Один, без Хырдаханум? Ее мечта исполнилась: он вышел на пенсию. А она ушла…

От жгучей тоски и безделья зимой он не знал, куда деться.

Проснулись все недуги — он теперь постоянно болел, то и дело торчал в поликлинике. Пошаливало сердце, не хватало дыхания, мучила бессонница. А на даче дышалось немного легче.

Алибала получил письмо от Вагифа и считал дни, оставшиеся до приезда своих. Сын писал, что его не отпускают, но жена и дети приедут в начале июля. Вот-вот должна быть телеграмма о их вылете. Он поедет в аэропорт встречать невестку и внуков и привезет их сразу на дачу. Он уже все подготовил для встречи дорогих гостей. Еще в апреле купил в зоомагазине полсотни инкубаторских цыплят, — конечно, пока растил их, несколько цыплят стали добычей кошек, иные куда-то запропали среди виноградных лоз, выжила только половина, но он хорошо кормил их, цыплята набрали вес, и когда приедут дети, в мясе нужды не будет. Овощи и фрукты свои. Места, где можно отдохнуть, много.

Все будет хорошо. Только бабушка внуков уже не встретит.

Алибала недавно вернулся из города, переоделся в старые рабочие брюки и рубаху, присел на тротуарчик у веранды и в задумчивости перебирал свои янтарные четки: шак… шак… шак…

Стояла жара. От автобуса, идущего из Мардакян на ГРЭС «Северная», он прошел под солнцем полтора километра, устал.

В городе у него не было особо важных дел, мог и не ездить туда, но в выставочном салоне, что на улице Гуси Гаджиева, уже закрывалась выставка работ мастеров народного творчества и прикладного искусства, и он не мог не посетить эту выставку: на ней были представлены кнуты и фырфыры, изготовленные его другом Ага-даи. Поэтому Алибала с восходом солнца выехал в город. Закончив дела у себя в микрорайоне, он поехал на улицу Гуси Гаджиева, на выставку. Выставка его поразила. Чего там только не было! Но он с грустью думал, что теперь люди уже не увидят многих прекрасных поделок — исчезают они из быта… И как хорошо, что в селах и городах еще живы мастера народного искусства, что оно еще не исчезло целиком — вот смогли даже устроить выставку, и тьма народу пришла посмотреть вовсе или давно не виданные вещи. Прошел час, пока он, рассматривая экспонаты, дошел из одного конца зала до другого. Он бы еще ходил и ходил, дивясь на работы ювелиров, ковроткачей, столяров, жестянщиков, медников и граверов, если бы не фырфыры и кнуты, которые он наконец нашел на стенде, — они не привлекали особого внимания посетителей, но перед ними Алибала остановился надолго. Он смотрел на них и вспоминал прожитую жизнь, босоногое детство, когда он играл в фырфыр, именуемый теперь то юлой, то волчком… Нет, фырфыр! Их делал Агадаи. Каждая пара была одного и того же размера, а узор на одной паре отличался от узора на другой…

Да, прошла жизнь, пролетели, промчались годы! Когда-то Алибала и Агадаи были детьми и гоняли с товарищами фырфыр по улице Касума Измайлова. Они ставили его на тротуар, кнутом разгоняли, потом отходили в сторонку и смотрели, чей фырфыр будет вращаться дольше. И никто не мог победить Машаллаха — неведомо, как он ударял кнутом, что его фырфыр, словно пригвожденный, вертелся долго и не падал… Да, нынешние дети не знают этой игры, не слыхали о ней, никто больше не делал фырфыры, люди смотрят на них как на устаревшую игру, а дети той порой увлекаются грубыми и небезопасными играми…

Выходя из зала, Алибала увидел, что на столике перед дверью лежит толстая тетрадь и некоторые из посетителей пишут в ней отзывы. Он тоже написал бы, написал бы о фырфыре, но подумал: какой смысл? Кто обратит внимание на его мнение? Газеты пишут о более важных вещах, и что же, какой толк?

По улице Караева он пошел к метро «Баксовет», чтобы ехать в Шувеляны. На углу Дворца счастья его догнала машина. Алибала вздрогнул от довольно резкого сигнала и сердито обернулся, чтобы отругать водителя серых «Жигулей», высунувшегося из окна, но тут же и осекся.

— Здравствуйте, Алибала-ами, — сказал водитель. Это был Явуз. Алибала не видел его с тех пор, как тот приезжал за чемоданом.

— Ого, Явуз, ты ли? Салам!

— Здравствуйте. Куда идете? Садитесь, подвезу.

— Мне недалеко, на метро.

Чувствовалось, что Явуз рад встрече, хочет поговорить. Он вышел из машины, пожал руку Алибале.

— Ну, как живешь? Сыграл свадьбу? Явуз стеснительно кивнул головой:

— Да, Алибала-ами.

— Поздравляю, поздравляю! Дай бог вместе с женой состариться. Ну, а сын или дочь уже есть?

— Нет пока, ожидаем.

— Дай вам бог счастья! И чтоб изведать его сполна!

— Спасибо, Алибала-ами.

— Ну, что в Кубе? Как Дадаш?

Искры радости стали гаснуть в глазах Явуза.

— Ну, дядя…

— Все ездит по городам?

— Уже не ездит, Алибала-ами, с этими поездками покончено.

Этот ответ утешил Алибалу.

— Наконец-то прислушался к моему совету! Не к лицу ему заниматься такими делами. Я этому рад, Явуз, спасибо за приятную новость. Что скрывать от тебя, я болел душой за Дадаша, беспокоился за него и сердился, теперь хоть немного успокоюсь.

Он действительно от души обрадовался, что его фронтовой друг хотя и поздно, но одумался. Ведь, вспоминая Дадаша, он всегда сожалел, что невольно помог ему в плохом деле, и попрекал себя за это.

Но Явуз погасил его радость:

— Дело обстоит несколько иначе, Алибала-ами: дядя сидит. На этот раз он так влип, что, боюсь, не сможет выкрутиться. Групповое дело, один конец в Москву тянется. Следователи взялись за него всерьез, копаются и каждый день обнаруживают что-либо новое… Посмотрим, чем кончится.

— Вот оно что!.. Жаль его жену и детей. Но, с другой стороны, только этим и могло кончиться то, чем занимался Дадаш.

— Уж если не везет, так не везет. На это, видимо, тоже воля аллаха.

— При чем тут аллах, сынок? Что человек посеет, то и пожнет. Это уж закон. Везение тут ни при чем…

— Это, в общем, так, Алибала-ами, но, вы знаете, этой семье действительно не везет. Муж моей двоюродной сестры — вы ее видели, мать тех двух ребятишек, с которыми вы говорили, — бросил ее, теперь все трое сидят на шее стариков…

— Если приглядеться, то у каждого, свое горе. Разница лишь в том, что есть горе, которое приходит со стороны, и есть горе, которое человек сам на себя накликает. У Дадаша как раз такое, и все близкие будут страдать из-за него.