Семен Бабаевский - Сыновний бунт

— Один человек.

— Как его звать?

— Это секрет!

— Случаем, не Иван?

— А хоть бы и он.

Да, Иван. Кто же еще? После поездки с ним по хуторам Ксению будто подменили уезжала одна, а приехала другая. Была она без меры весела, за рулем пела песни голосом ласковым, нежным. На язык сделалась остра, в разговорах осмелела. Однажды, заливаясь смехом, шутя или серьезно, сказала, что с Голощековым она разведется и будет снова носить свою девичью фамилию. Она расцвела, стала неузнаваемо красивой, и Иван Лукич, любуясь этой новоявленной ее красотой, в душе завидовал сыну. «Теперь-то мне, Ксения, понятно, почему ты так хотела поехать с Иваном по бригадам чутьем угадывала, где твое счастье, — думал он. — Да и что тут удивительного? Голощекова ты никогда не любила, об этом все Журавли знают… Чтобы в будущем она мне не мешала спокойно жить, уберу ее с глаз долой, переведу в гараж, пусть катается на грузовике и мне будет покойно, да и люди перестанут языками чесать. Выброшу все это из головы и подумаю о том, как же мне быть с той дурацкой благодарностью? Поехать завтра и рассказать Скуратову? А Скуратов, чего доброго, расскажет на собрании актива, осрамит на весь район. И будут мои недруги орать отличился Иван Лукич, вместо выговора получил благодарность. Скрыть и промолчать? Пусть шило хранится в тайне? А ежели это пакостное шило само вылезет из мешка?.. Ежели Иван прочитает заметку в газете, поедет к Скуратову и обо всем расскажет? Тогда что?.. После, после обмозгую…»

Он поднял стакан и предложил выпить за тех детей, которые приносят родителям радость. Встретился взглядом с Иваном и отвернулся. Захмелевшие бригадиры тянулись к нему, хотели еще и еще сказать ему, как они его любят и уважают.

— С тобой мы, Иван Лукич, и в огонь и в воду, — говорил Лысаков.

Не подошел только Подставкин. Он стоял в сторонке и курил. И всех, кто подходил к Ивану Лукичу, чтобы чокнуться и выпить, Иван Лукич по-отцовски обнимал и целовал. Голова его начала туманиться, ему трудно было стоять на ногах. За-камышный принес стул-Ивану Лукичу не грешно и посидеть. Отказался, ногой отбросил стул и крикнул

— Чего мы песни не играем? Кирилл! А ну, заводи ту, нашу! Или мне подтягивай! «Вы-пря-я-ara-айте, хло-о-опци, ко-о-они»!

Запели не в лад, женские голоса заглушили мужские, и песня не получилась. Иван Лукич подходил то к дояркам, то к трактористам, разговаривал, смеялся. Обнял Алексея и крикнул

— Вот он, мой младшой! К своему берегу причалил, в Сухую Буйволу поедет Алексей Книга, к овцам! По дедовой дорожке пошел! Только дед Лука был простым чабаном, а внук — зоотехником!

Баянист заиграл полечку. Иван Лукич оставил сына и подхватил смутившуюся и сильно покрасневшую Олю Сушкову. Танцевал умело, молодцевато, так что Оля мотыльком порхала возле него. Но как Иван Лукич ни старался казаться веселым, он никак не мог скрыть ту внутреннюю тоску, которая свила себе гнездо в его душе. Нерадостные мысли наседали на него и роились в голове… Кто-то из гостей громко сказал

— Ну, спасибо тебе, Иван Лукич! Повеселились — пора и по домам, а завтра за работу!

Не сразу гости разошлись и разъехались. Последними попрощались Закамышный со своей Груней. Иван Лукич и Василиса проводили их за ворота. Постояли у калитки, посмотрели на огни Журавлей.

— Лукич, — сказала Василиса, — поговорил бы с детьми. Сказал бы им. свое слово, их бы послушал. Взрослые ведь. «Сказать им слово? — думал Иван Лукич. — Их послушать? И как это раньше мне в голову не пришло? Спасибо, Васюта, за подсказку. И батю на беседу приглашу. Пусть старик посидит, послушает. Разговор у нас будет мужской, может и грубый, но чистосердечный. Пора нам сказать один другому все, что мы думаем. Вот мы с Иваном и потолкуем…»

Иван. Лукич прошел в ту комнату, в которой обычно спал, когда ночевал дома. Позвал Григория, Ивана и Алексея.

— Хочу, сыны мои, потолковать с вами. Смотрел на сыновей, читал на их лицах

«О чем толковать? И чего это ты, старый, вздумал?». Григорий решил, что отец выпил лишнее.

— Поздно уже, батя, — сказал он, улыбаясь. — Пора на отдых.

— Разговор, Гриша, важный!

— Тогда я хоть Галю отвезу домой.

— А Галина пусть матери помогает посуду убрать. После гулянья бабам работы хватит.

— Батя, о чем мы будем беседовать? — робко спросил Алексей.

— О жизни, сынок.

— Меня ребята ждут на Егорлыке.

— Пусть подождут.

Иван засунул руки в карманы и исподлобья смотрел на отца; взгляд его был колюч, суров.

— Это ты, отец, хорошо придумал, — сказал Иван. — Давно пора нам собраться и устроить свое заседание.

— Значит, Иван меня понял, — повеселев, сказал Иван Лукич. — Зараз я батю своего приглашу. Для полного кворума!

Иван Лукич вышел на веранду. Старик сидел на низеньком стульчике и, зажав коленями балалайку, дремал. Иван Лукич наклонился к отцу, сказал

— Батя, хочу в вашем присутствии побалакать с сынами. Пойдемте в хату.

— О чем, Иван, будет твоя речь? — осведомился старик.

— Подросли хлопцы, надо же мне с ними потолковать. — Иван Лукич взял из рук отца балалайку, помог подняться. — Разговор, батя, пойдет семейный, тихий и мирный.

— Это нужно, Иван, нужно, — согласился дед Лука.

Опираясь на руку сына, старик слабыми шагами направился в дом.

Григорий и Алексей уселись на диван. И сидеть удобно, и можно незаметно вздремнуть. Иван оседлал стул, локтями и грудью налег на спинку, приготовился слушать. Дед Лука поджал сухие, негнущиеся ноги и, опершись костлявой спиной о стенку, примостился на полу между окон. Так обычно усаживаются старики горцы на солнцепеке возле изгороди. Иван Лукич сидел за столом, будто в своем кабинете, и ему казалось, что это не сыновья его собрались, а члены правления и что пора открывать заседание. Ладонью смахнул пыль с крышки стола, посмотрел на распахнутые окна, сказал

— Можете курить. А вы, батя, перестали табачком баловаться?

— Свое, сынок, я отбаловал. Так что дымите без меня.

Ногтем большого пальца, как тупым ножом, Иван Лукич распорол коробку «Казбека». Иван и Григорий, не дожидаясь приглашения, встали и потянулись за папиросами. Алексей сидел на диване постеснялся курить при отце и при дедушке. И опять Ивану Лукичу показалось, будто он на заседании. Вот-вот войдет Саша с листом бумаги — повестка дня составлена еще вчера. Иван Лукич возьмет в руки эту бумагу и скажет

— Начнем, товарищи! По первому вопросу…

Усмехнулся в усы, сокрушенно покачал головой «Так привык к заседаниям, что беда!» Иван Лукич молчал и поглядывал то на Григория, то на Алексея, то на Ивана. Не верилось, что эти дюжие парни — его дети. Мальчуганами, помнит, они любили по весне босиком взбираться на крышу. Орали, бегали так, что настил крыши вгибался — и ничего, родителям даже весело было. Дети малые, и горе малое. Взял на руки, понянчил, поласкал, потом поставил на ноги — беги, сорванец! Ежели какой чересчур расшалится и не слушается — показал ремешок, и ни тебе печалей, ни забот…