Петр Капица - Ревущие сороковые

Пушка дрогнула от выстрела. Линь, тонко свистнув, как молния сверкнул в воздухе. Оранжевый пороховой дым помешал мне разглядеть — достиг ли гарпун цели. В ушах звенело. Я даже не расслышал взрыва гранаты.

— Попал… Попал! — вдруг заорал из бочки Семячкин. И, видимо, боясь, что ошалевший от боли кит сейчас рванется и сильно дернет мачту, он прямо скатился по вантам вниз.

Кит, уходя на глубину, с большой силой потянул за собой линь. Бешено вращавшиеся амортизационные блоки визжали как поросята. Трушко, стоявший у лебедки, едва успевал стравливать канат.

Обеспокоенный боцман подбежал к промысловому трапу и крикнул «атросам:

— Срастить запасную бухту!

Линь внезапно ослаб. Чтобы опять не намотать канат на гребной винт, Трушко принялся торопливо, выбирать'его из воды…

Кит показался на поверхности, но был еще далеко. Выпустив высокий розовый фонтан, он вобрал воздух и потянул судно за собой.

— Ходко прет — видно, рана опять не смертельная, — определил Демчук.

Мы с Трефолевым стали заряжать пушку, а Черноскул, желая утомить раненого кита, дал ему потаскать за собой судно с застопоренной машиной.

Минут через двадцать гребной винт заработал. Черноскул передвинул ручку машинного телеграфа на «полный вперед».

Выбирая лебедкой линь, мы начали подтягиваться к киту. Животное то уходило под воду, то шло на поверхности, тяжело дыша, фонтаны стали невысокими и частыми, чувствовалось, что силы оставляют финвала.

Мы сперва подтянули его на триста метров, потом еще на полтораста. Когда до кита оставалось несколько метров, пушка звонко хлопнула…

Я хорошо видел зазмеившийся хамплинь и летящий гарпун, который весь ушел в спину животного.

От взрыва гранаты кит вздрогнул и, ударив хвостом, ушел под воду. Но на глубине он пробыл недолго и всплыл брюхом вверх.

Передав по радио на «Салют» радостную весть, мы вместе с Хаугли стали выбираться из разводья. «Джеффрис» тащил на буксире трех китов, а мы двух. Настроение было приподнятое. Еще бы, такая небывалая удача!

Вместе наши суда шли часов, десять, а когда запахло ворванью и показались дымы дрейфующих флотилий, мы пожелали друг другу «би хеппи» и разошлись.

С флагманом мы сблизились почти бесшумно, а хотелось из пушки палить, чтобы известить всю флотилию о нашем успехе.

Появление «Пингвина» сперва никого не удивило: подумаешь, чудо, бывало, что буксировщик приволакивал и по три кита. Его дело извозчичье. Вот для раздельщиков, отсыпавшихся весь день, наступило действительно горячее время.

«Кому же из норвежцев повезло? — недоумевали жители флагмана. — На поиск ходило семь китобойцев, но все бни вернулись, не сделав ни одного выстрела. Откуда у пингвиновцев взялись киты?»

На палубах флагмана стали скапливаться любопытные. Они не могли обойтись без острот.

— Где вы таких китов стянули? — спросил один из раздельщиков.

— Они дохлых нашли, — ответил другой.

— Это киты-самоубийцы, — добавил третий.

А мы гордо отмалчивались, так как договорились меж собой никому не разбалтывать подробностей охоты.

Редактор многотиражной газеты флотилии, заранее оповещенный капитан-директором, первым перебрался на «Пингвин». Ему хотелось дать пространную статью о том, как советские китобои овладевают мастерством гарпунеров, и подбить норвежцев на соревнование.

Но мы вели себя скромно.

— Долго преследовали, — говорил Трефо-лев, — потом настигли. Я прицелился под левый плавник… выстрелил, а затем — добил.

И, как редактор ни бился, пытаясь выжать из нас хоть что-нибудь романтическое, у него ничего не получилось. Мы были стойкими, не проболтались.

Если бы журналисту удалось разнюхать хотя бы о поступке Тоши Охапкина, он бы, конечно, расписал героизм камбузника. Но мы не рвались к славе. Ведь все происшедшее можно было истолковать по-разному. Зачем же ставить себя под удар и давать материал для насмешников? Лучше оставаться до поры до времени в тени.

Еще в пути Мазин принялся канючить: уговаривать Черноскула отправить его на лечение в госпиталь базы. С помощью редактора нам удалось спровадить его на обследование в стационар «Салюта». На освободившееся место кочегара попросился Тоша Охапкин. Ему надоело быть камбузником.

— Тебя возьму с полным удовольствием, — сказал ему стармех. — И сам обучать буду. Мне моряки нужны, а присылают хлюпиков.

Так машинная команда получила хорошее подкрепление.

Утренние туманы низко стлались над волнами. В «молоке» невозможно было разглядеть, что делается впереди. Вахтенному штурману приходилось забираться в «воронье гнездо» и оттуда подавать команды рулевому.

Сидя в такое туманное утро в бочке на фок-мачте, я вдруг почувствовал себя летящим над облаками. Подо мной была лишь пуховая колышущаяся перина, я не видел ни палубы, ни воды. Голоса с мостика доносились приглушенными, словно товарищи переговаривались со мной издалека.

Туманы вызывали изморозь. В одно мгновение все снасти покрывались ледяной щетиной и походили на взъерошенных белых ежей.

Опасными стали ураганные вещры, налетавшие с материка. Они поднимали с ледяного купола промерзшую, почти остекленевшую снежную пыль и гнали ее с такой силой, что она все разрушала и сглаживала на своем пути. Стремительные ледяные иглы превращали в труху пеньковые тросы, толстый березент делали похожим на кисею, а заржавленные цепи полировали до блеска.

В такую погоду без защитных очков не выйдешь на мостик, а об охоте на китов нечего было и думать. Суда отстаивались в бухтах, под защитой ледяных гор и скал.

После сильных ветров по океану еще долго гуляла крупная зыбь, мешавшая охотиться.

Частые штормы разбивали плавающие луга фитопланктона в клочья, рачки-черноглазки опускались на глубину. Все реже и реже встречались спокойно кормящиеся киты.

Экипаж «Пингвина» по-прежнему занимался буксировкой, но это было не легче охотьь В бурную погоду сдавать кита на базу — целое искусство. Ие вовремя дашь ход, не так повернешь штурвал или замешкаешься — и мощная волна как пустышку подбросит китобоец и ударит о корпус флагмана. Такие случаи бывали. Нет-нет да и поцелует невзначай кто-нибудь китомаму. От этого остается вмятина и выговор неудачному судоводителю. Необходимы большая осторожность и расчет.

Охотиться нам удавалось лишь в утренние часы, пока не было сообщений об убитых и оставленных «на флаге» китах.

В свежую погоду гоняться за китами было сложно. Высокий нос китобойца обдавало брызгами, гарпунерская площадка становилась похожей на каток, а пушка — на странное сооружение из хрусталя и стали. Глыбы льда нарастали в клюзах и на якоре. Отяжелевший нос судна глубоко зарывался в воду. Брызги долетали до мостика. Приходилось почти каждые два-три часа скалывать лед и прогревать пушку горячей водой. И так до темноты.