Иван Шамякин - Сердце на ладони

— Ты, Вера, можешь думать о нас, что хочешь. Но не забывай, пожалуйста, что мы не ангелы, мы люди. И молодые к тому же.

Секретарь так и не дождался, пока Кутькина проявит инициативу. Сказал:

— Давай, Вера, ты… выкладывай…

Она недовольно оторвалась от чтения, блеснула очками:

— Ох, либерал! — и повернулась к Тарасу. — Доклад будет короткий. Я требую, чтоб этого твоего пижона Шиковича вызвали на комитет.

— А в чем дело?

— Он обидел девушку. Нину Бойкач.

— Как обидел?

Вера сурово посмотрела на бригадира.

— Не прикидывайся дурачком, Гончаров. Ты прекрасно знаешь, как такой тип может обидеть.

Тарас покраснел. Он всегда чувствовал себя неловко, когда заводили разговоры на такие темы, да еще девушки.

— Она пожаловалась?

— Нет. Но это не имеет значения. Из-за глупой девичьей гордости она никому ничего не говорит. Но девочки слышат, как она ночами ревет в подушку.

— А почему ты считаешь, Вера, что дело тут в глупой гордости? — спросил Володя Кле-тень.

Кутькина долго разглядывала секретаря сквозь свои большие очки, как бы удивляясь, что он мог задать такой вопрос. Потом, как строгая учительница, назидательно проговорила:

— Клетень! Тебе не к лицу такая позиция. С тебя спросят… Горком спросит: почему подобная личность носит звание члена бригады коммунистического труда? Как он попал в бригаду…

— Мы сами его взяли.

— Знаю, что сами. А почему? За какие заслуги?

— Боюсь, что ты, Вера, этого не поймешь, — вздохнул Тарас, как бы сожалея, что до нее не доходят такие простые вещи.

Вера обиделась. Возмущенно крикнула:

— Ты слышишь, Володя? Только они все понимают! Что это, как не зазнайство? Не говорила я, что за бригадой нужен глаз да глаз?

Тарасу хотелось поругаться, но он смолчал. Его волновало другое. Он был против того, чтоб в отношения Славика и Нины сразу вмешивался комитет. Кто знает, что там у них было. Девушка не жалуется, но плачет по ночам и сохнет. Так поможет ли такой разбор? Здесь нужно что-то другое. Но что?

Помимо всего, Тарас боялся, как бы Славик не подумал, что завел это разбирательство он, бригадир, из-за Маши. Конечно, подумает.

Настойчивые ухаживания Славика за Машей доставили Тарасу немало тяжелых часов. В особенности тревожило его, что Маша тянет с ответом на его предложение выйти за него, замуж. Но избавиться от Славика ему и в голову не приходило. А ведь, всё это может так обернуться, что они станут врагами. И тогда уж в одной бригаде им не быть.

Володе Клетеню можно было бы обо всем рассказать. Но Кутькиной — вот уж нет! Перевернет все вверх ногами, подводя под свои «высокие принципы».

Тарас сказал:

— Дайте нам сперва самим с ним побеседовать. В бригаде.

Вера подозрительно сощурилась.

— Хотите выработать тактику, как обелить своего, любимца? Ой, смотри, Гончаров, затащит он тебя в болото.

…Славик и Генрих пришли последними — дольше других мылись в душе, любили поплескаться.

Генрих знал, по какому поводу собирается бригада. Он, как и Ходас, сразу поверил, что Славик виноват, и разозлился на этого «безответственного щенка». Они вместе работали на сборке автоматического деталесъемщика. Славик был как никогда внимателен, усерден. «Ассистировал» без единой ошибки. Но и это не смягчало Генриха. Наоборот. Чтобы охладить свою злость и найти выход дурному настроению, он все время бубнил одни и те же строчки из песни:

Славик сперва не обращал на это внимания, а потом вдруг сказал раздраженно:

— Бабская песня.

— Бабская, бабская, — согласился Генрих. Славик сразу же, как вошел в комнату общежития, понял, что разговор будет о нем. По какому поводу?

Солидным шагом «руководящего товарища» (Славик научился передразнивать эту походочку) ходил по комнате Иван Ходас, глубоко засунув руки в карманы штанов. Костя развалился на кровати, упершись затылком в стену, где были развешаны фотографии киноактрис, и, красный, возбужденный, следил своими цыганскими глазами за Иваном. Видно было, что они поспорили. Тарас и Лопатин сидели за столом. Лопатин с детским любопытством разглядывал маленькую искусственную елочку, вертел в руках, осторожно касаясь каждой миниатюрной игрушки.

— Скажите пожалуйста!.. Костя, сколько стоит?

— Сто рублей.

— Врешь, только что говорил три. Но и три дорого. — После того как Вера родила сына, Василь стал очень бережлив.

«Нарочно тянут», — подумал Славик. Его неоднократно пробирали в школе, на студии, в бригаде. Но никогда он не чувствовал, себя так скверно. Он ненавидел этот непонятный страх. Приказал себе быть смелым, дерзким. Но, откровенно говоря, сам сомневался, что ему это удается.

Генрих подошел к этажерке, взял какую-то книгу, раскрыл и опять замурлыкал:

Славик взорвался:

— Не вой! — но опомнился и сказал с усмешечкой, шутливо: — Что вы расселись, важные, как судьи? Ну, судите.

— И о-су-дим, — с угрозой, сквозь зубы, по слогам процедил Ходас. Остановился перед Славиком, вынул из кармана сжатый кулак. — Бригаду позорить не дадим!

— Хлопцы, ну к чему портить настроение перед Новым годом? — поморщился Костя, взглядом прося товарищей, чтоб они были посдержанней, не ссорились. Откуда только в нем эта чуткость и доброта!

— Он, может быть, жизнь человеку испортил, — взорвался Ходас. — А ты — добренький!.. Христосик!

У Славика похолодело в груди. Пол заколыхался под ногами. Вот оно, пришло… Неужели Нинка забеременела и рассказала обо всем? О, ужас! На лбу выступил пот. Предательский пот. Вытереть? Нет. Славик пошевелил пальцами, и ему показалось, что они слиплись, будто вымазанные смолой.

— Погоди, — остановил Тарас Ходаса, который готов уже был произнести гневную речь, и спокойно спросил у Славика: — Скажи нам по правде, что у тебя с Нинкой. Девушка плачет по ночам…

«Значит, не жаловалась, а только плачет?! — обрадовался Славик. — В таком случае — отрицать. Все отрицать! Не сдаваться!» Он давно уже усвоил старую истину, что лучшая форма обороны это нападение. Крикнул:

— Ты уже спрашивал меня об этом. И я тебе ответил. И тебе ответил! — ткнул Славик пальцем в сторону Генриха. — Правду. Почему же вы мне не верите? Кричите о доверии к человеку, а сами… Лезете в душу, где надо и где не надо…

— Нет, где не надо, не лезем, — сказал Тарас и сдержанно попросил: — Не горячись, пожалуйста.

А Генрих шагнул к Славику и» сказал со своей обычной рассудительностью:

— По морали мещанской мы, очевидно, действительно не имеем права лезть в душу, как ты говоришь, когда дело касается твоих отношений с девушкой. По нашей морали, я думаю, имеем это право. Обязаны!