Борис Полевой - До Берлина - 896 километров

Прошли пешком более пятисот километров. По дороге разные люди принимали участие в спасении. Мешок не раз переходил из рук в руки и наконец в целости и сохранности был перенесен партизанами через фронт. Пораженные этим случаем, мы с корреспондентом Совинформбюро Александром Евневичем стояли тогда перед столом, на котором горкой лежали драгоценности, и слушали, как скучным голосом безрукий банковский служащий диктовал опись: "Колье белого металла с тридцатью пятью бриллиантами…" А на двухэтажных ларах лежали трое партизан, принесшие эти ценности. На верхних — девушка с обмороженным лицом и огромными голубыми глазами и на нижних — два парня. Вот тогда-то и услышал я от офицера-чекиста, принимавшего участие в инвентаризации, почти такую же фразу: "А ведь самое удивительное, ничего к рукам по дороге не прилипло, все цело, никто ничего не спер". Теперь все повторялось в иных условиях и в ином, конечно, масштабе.

Я напомнил командующему давний эпизод, происшедший когда-то на Калининском фронте.

— Что-то я это запамятовал, — ответил он. — Ну, мало ли такого было в войну. Золото. Что оно, золото? Красивый металл. Говорил же Ленин, что когда-нибудь им нужники будут покрывать… А вот душа человеческая — это ценность, настоящая ценность.

Этот необычный, столько вместивший в себя день начался очень курьезно. Вчера меня известили, что президент Чехословакии Эдуард Бенеш устраивает в Праге прием в честь армии-освободительницы. Нам вручили приглашения с чехословацким гербом, оттиснутым на плотной веленевой бумаге. Под приглашением мелким курсивом было набрано: форма одежды парадная, ордена.

Поскольку мы уже имели некоторый опыт в международных общениях в день моего мимолетного дуайенства, эта приписка нас не смутила. Чей-то китель и щегольские коверкотовые бриджи с кантом позаимствовал на денек в походной мастерской Военторга. У знакомых штабистов раздобыл комплект своих регалий, и Устинов увековечил меня в столь необычном, торжественном виде. Впрочем, все сияли, скрипели подошвами необношенных сапог, звенели медалями, и только Крушинский отверг дипломатические условности и гордо заявил: по одежке встречают, по уму провожают. Уселись в «бьюик» и за час с небольшим прикатили из-под Дрездена в Прагу.

Когда впервые я очутился в чудесном этом городе, цвела только черемуха, а листья на липах сохраняли девственно желтый оттенок. Теперь город оккупировала весна, вдоль дорог, на склонах холмов цвели яблони, груши. Целые облака сирени окутывали Градчаны, и здание Града, увенчивающее величественный холм над Влтавой, казалось, прямо вырастало из цветущих кустов. Хороша, очень хороша была Прага в этот день. Она уже залечила свои раны, баррикады были убраны, стекла вставлены, окна освобождены от перекрещивающих их бумажных полос. Только изъязвленные осколками и пулями стены да букеты цветов, лежавшие прямо на тротуарах, там, где был убит тот или иной повстанец, напоминали о прошумевшей над городом буре восстания, свидетелями которого нам с Крушинским довелось быть…

Так вот, день этот начался курьезом. Мы подкатили прямо к комендатуре, чтобы определиться на жительство, ибо в штабе нас предупредили, что с гостиницами в городе плохо. Ордер был выписан, как нам рекомендовали, в самую роскошную гостиницу "Алькрон".

Гостиница действительно оказалась отличной, но набита была, как Ноев ковчег, ибо вернувшиеся в Прагу посольства разных стран пока еще не обзавелись собственными особняками и потому обитали преимущественно в этой гостинице. Портье, похожий на благородного лорда из какой-нибудь довоенной кинокартины, скромно сообщил, что мы можем с ним объясняться на любом из европейских языков. Изучил наше направление из комендатуры, сказал: "Ано, ано, мне уже звонили". Сказал, что подполковнику Полевому и капитану Крушинскому придется жить вместе, а для старшины Петровича будет отведена особая комната. И вручил два ключа.

Не знаю уж, как обстояло у портье дело с другими европейскими языками, но русский его все-таки подвел, хотя объяснялся он на нем довольно сносно. Видимая близость славянских языков вещь чрезвычайно коварная. Одинаково звучащие слова, как мы уже не раз убеждались, часто означают разные понятия. Помню, еще в дни словацкого восстания симпатичная девушка-гимназистка поразила меня восклицанием: "Какой у вас красный живот!" Лишь впоследствии, когда я прислушался к языку, я понял, что восхищение относилось не к моему животу, а к красивой жизни советских людей. Тут вышло нечто подобной. Мы поднялись к себе на верхотуру и с печалью убедились, что и в роскошных отелях бывают каморки, подобные той, в какой в «Ревизоре» жили Хлестаков и Осип. И пахло в ней соответственно. Когда же мы распахнули окно, чтобы освежить атмосферу, из него поплыла густая угольная гарь с примесью кухонных запахов, валившая как из трубы.

А через несколько минут ввалился Петрович. В куртке и фуражке из кожи, с кожаными перчатками в руках, он напоминал авиатора времен первой мировой войны. Осмотрел критически нашу комнату, пошмыгал носом.

— Бедно живете, паны достойники.

— А ты?

— Во! — И поднял вверх толстый большой палец, с которого никогда не сходило смазочное масло. — И комната во, и ванная во, и уборная во! Сиди себе и пускай водичку, а кругом дипломаты, рядом со мной какая-то испанская дамочка, во! — И опять большой палец был поднят вверх. — Эта Кармен на меня так поглядела…

Мы с Крушинским переглянулись. При всех своих многочисленных достоинствах Петрович был мало приспособлен для жизни в дипломатическом сеттельменте гостиницы. Решили перебазироваться к нему, и уже втроем шумели водичкой и пользовались другими благами гостиничной европейской цивилизации. Пользовались и недоумевали, за что нам оказана такая дискриминация. Оказалось, подвела все та же близость языков. Услышав из комендатуры, что прибывает внкий воинский старшина в сопровождении двух офицеров довольно высокого звания, портье прикинул в уме, раз при Старшине в адъютантах подполковник и капитан, значит, крупная птица, и поместил Старшину рядом с дипломатами.

Впрочем, все это было чепухой и сразу же забылось, как только мы очутились на улице в празднично одетой толпе. Тут, возле отеля, натолкнулись на американских корреспондентов, приезжавших когда-то к нам на фронт. Дуайен корреспондентского корпуса армейской группы генерала Бредли был среди них.

— О, Борис! — воскликнул он, и мы обнялись на улице Праги, как добрые знакомые.

Наши западные коллеги оказались даже более осведомленными о сегодняшнем празднике. Оказывается, через час на Староместской площади перед зданием сожженной немцами ратуши состоится торжественное посвящение Конева в ранг почетного гражданина столицы Чехословакии. И только потом состоится прием в "Испанском зале" Пражского Града, на который мы приглашены.