Ахмедхан Абу-Бакар - Снежные люди

— А ты хорошенько попроси председателя сельсовета.

— Бесполезно.

— Почему?

— Я знаю его характер.

— Да, характерец у него, могу сказать! — радостно подхватил Касум. — Упрямей любого ишака.

— Да ты что?! — ахнула Айшат.

— Я же сам видел. Такая девушка пришла с просьбой, а он...

— Он — мой отец.

— Что? — растерялся Касум, — Как отец?

— Очень просто: отец и все.

— Вот тебе и на! А я-то расспрашивал о тебе.

— Обо мне?

— Ну да.

— Зачем?

— Просто я любопытный человек.

— Да, это сразу видно, — улыбнулась Айшат.

— Тогда, значит, я смею попросить, девушка, чтоб ты проводила меня к себе.

— Куда? — удивилась Айшат.

— К вашей сакле. Твой отец сказал: «У нас гостиниц нет, будешь жить у меня». Выходит, у вас...

— Сам напросился?

— Нет, я не люблю стеснять людей, но...

— Понятно. А зачем ты пожаловал в Шубурум, интересно узнать?

— Как зачем? Найти снежного человека.

— Ну и что ж: нашли?

— Пока вижу снежных людей, а каптара нет.

— Нелестно! Ну, вот что: мне некогда, у меня больные. Ты спустишься сейчас вниз, повернешь налево под арку, потом направо — там наша сакля.

И Айшат ушла.

— Смотри, парень, как бы не ослепнуть: разве можно так долго смотреть на солнце! — заметила бабушка Айбала Касуму, который, не двигаясь, смотрел вслед Айшат.

— Это о чем ты, бабушка? — усмехнулся Касум.

— Ах, ты не понимаешь? Смешной ты, парень! Не трать зря силы. У нее есть жених.

— У кого?

— У моей внучки, которую ты рассматриваешь, как кубачинец пробу на золоте. Хи-хи, — засмеялась бабушка .— Напялил на себя звериную шкуру и думает, что уже покорил сердце девушки. Эх, парень, парень, если б ты знал, какого зятя мы ждем...

— Какого же?

— Сядь-ка, сядь со мной на камушек, не бойся, это старость, сделала меня страшной, а я добрая. Вот так... Это будет совсем, совсем скоро... Вот появится со стороны Шайтан-перевала красавец джигит на славном вороном коне, в черкеске с золотыми газырями, в белоснежной бурке на плечах и с красным башлыком...

— Ах, вон оно что! — улыбнулся Касум. — А я-то думаю: чего это Айшат все поглядывает на дорогу...

— Да, да, парень, он должен появиться оттуда. И скажет он, что явился за красавицей Айшат...

— Сказка...

— А хоть бы и сказка! Таким, как ты, она не чета. Сказка! — повторила с насмешкой Айбала. — Не умеет нынешняя молодежь мечтать... Да что там говорить! — махнула она костлявой рукой, уходя.

Бабушка Айбала передала своему старику весь разговор с зятем, но строптивый Хужа-Али уже не хотел ничего слушать. Он навьючил на свою единственную ослицу с облезлыми боками все, что могла она выдержать, и побрел вместе со старухой по трудным горным тропам в обход осыпей и обвалов. Хужа-Али шел и думал, что надо будет пристроить у кого-нибудь внизу старуху, а самому вернуться с ослицей в Шубурум за остальными вещами. У него еще звенел в ушах смех Али-Хужи. Нет, он больше не в состоянии видеть этого наглеца и слышать его рассуждения о «цыплятах без наседки». Тьфу! Да лучше уж сорваться вместе с ослицей в горную пропасть, чем встречаться каждый день с Али-Хужой и вспоминать... Ну, да, да: вспоминать опушку леса!

Но Хужа-Али последнее время почему-то не везло: словно серая туча несчастий, что обрушилась на голову Хажи-Бекира, задела и его краем... К вечеру они уже подходили к аулу Мин-Мубарак, и Хужа-Али радовался, что успел добраться засветло, и подумывал, у кого бы переночевать, а то и оставить на пару дней бабушку Айбалу, пока он вернется за остальным добром...

Ох, как часто мы радуемся слишком поспешно, как часто вместо предвкушаемого меда получаем добрую горсть редьки и хрена, которые, как известно, друг друга не слаще!

Надо вам сказать, что в горах издавна заведено: один аул держит у себя только ишаков-самцов, а другой аул — подальше — только ослиц: держать их в одном ауле все равно, что жить рядом с пороховой бочкой, к которой уже подброшен зажженный фитиль. Влюбленного ишака удержать немыслимо, он не знает ни стыда, ни совести. Что делать, такая уж это безнравственная тварь, хоть и необходимая в хозяйстве горца. А сколько из-за них в прежние времена было ссор в аулах, споров и даже вражды!..

Если в Шубуруме держали ослиц, то в Мин-Мубараке были ишаки. В ауле вечер, над каждой саклей вьется дымок, будто разом закурили старики на гудекане; по дороге семенят ишаки с дровами, возвращаясь из леса; из аула выходят ишаки с мешками зерна на деревянных седлах — хозяева гонят их в ущелье к мельнице, чтобы ночью помолоть... В домах сели за ужин: пахнет вареной картошкой и свежим хлебом...

И вдруг у самого аула Хужи-Али услышал радостный рев ишака. Второго, третьего! И вот уже страшный хор оглушил все окрест. Тут только старик понял свою ошибку и встрепенулся, но было уже поздно. Ослица сразу навострила уши и прислушалась. К Хужа-Али со всех сторон, как сорвавшиеся с цепи собаки, неслись ишаки разных мастей, черные и серые, гнедые и белые, навьюченные и свободные, а один прыгал даже стреноженный, и все, задирая морды к небу, ревели. Почуяв их приближение, ослица тоже задрала морду и раскатисто заорала что-то: казалось, она скликала ишаков со всего аула Мин-Мубарак. Она начала подпрыгивать, будто под ней тряслась земля, лягаться и, наконец, сбросила поклажу; что-то разбилось в узелках, зазвенело, старуха бросилась поднимать, проклиная ослицу и того, кто ее приобрел... Сам не свой, Хужа-Али кинулся к ослице, схватил за уши, удерживая на месте.

— Эй, жена, скорей сюда, держи ослицу вот так. Проклятая тварь!

— Но смогу ли я сдержать? — молвила старуха, хватаясь бессильными руками за длинные замшевые уши.

— Смотри не отпускай! А я попробую отогнать. Но где же их хозяева? Почему не удерживают? Эй, жамиат [12] Жамиат — община, сельский мир. куда же вы смотрите?! — кричал Хужа-Али, хоть и понимал, что вряд ли кому удастся удержать ошалевших от страсти тварей.

Ишаки набежали и закружились возле ослицы, не обращая внимания на пинки, удары и гневные крики старика. Неожиданно ослица лягнула что есть сил и отбросила Хужа-Али в сторону. Старик упал ничком. А когда поднялся, было уже поздно... Дрожа от ярости, Хужа-Али обернулся и крикнул жене:

— Эй, женщина, бесстыжая, закрой платком лицо и глаза!

— Кому? — не поняла старуха.

— Себе, дура!

— А что делать с ослицей? Отпустить уши? — Старуха все еще цепко хваталась за уши ослицы.

— Бросай к шайтану! И отвернись от позора!

И Хужа-Али опустился на землю спиной к этим тварям, беспомощный и бессильный. А за его спиной происходило нечто вроде пляски на раскаленной сковороде.

Тут на шум, рев, крики сбежались люди из ближних саклей, но если б даже собрался народ из десяти аулов, и то ничего не смог бы сделать. Только их смех и слышал Хужа-Али, и ему вдруг почудилось, что это хохочет Али-Хужа. Он вскочил как ошпаренный. Обезумев от гнева, Хужа-Али вдруг вспомнил о кинжале, что торчал у него на поясе. Подбежал к ишакам, растолкал и, чтоб не ввязываться в ссору с жителями чужого аула, ударом кинжала размозжил череп своей ослице. Не мог он простить даже скотине такую безнравственность!