Всеволод Кочетов - Секретарь обкома

— И кроме того, — сказал Василий Антонович, выложив эти соображения, — кроме того, колхозы не согласятся оставить свой скот без кормов.

— Во-первых, что значит: оставить скот без кормов? — заговорил Артамонов. — Об этом и речи нет. Поделиться прошу. Кто сколько может. Чисто добровольно. От пуда килограмм, от башни пару-другую грузовиков. А во-вторых, на то и обком, на то и партийная организация в области, чтобы разъяснить колхозам необходимость помогать соседям, тем, кто выполняет такое ответственное обязательство перед партией и государством. Будь я на вашем месте, я бы поднял на ноги всех сельских коммунистов.

Василий Антонович слушал его и удивлялся. Совсем недавно он говорил, что для него коммунисты — каждый, кто выполняет план, а не только тот, у кого партбилет в кармане, что партийная работа — это прежде всего хозяйственная работа. А тут вдруг коммунистов вспомнил, вспомнил о той силе, которую несет в себе партийная организация, о влиянии ее на сердца и на умы колхозников.

— Пожалуйста, — говорил Артамонов, — мы тоже можем вам помочь. Хотите, весь транспорт области подниму… Вот возьму сейчас трубку, позвоню в Высокогорск — и пойдет работа. Как на штурм подымемся, будем возить вам на дороги стройматериалы. Хотите?

Он шел на все, он обещал что угодно, он доказывал, подсчитывал, он говорил не переставая.

— У меня даже разверсточка есть. Вот! — Он извлек из кармана несколько листов бумаги. — Вот ваши районы, пограничные с нашей областью, вот ближайшие колхозы, их семьдесят четыре, и шестнадцать совхозов. В среднем от каждого колхоза по двадцать тонн силоса, это же мелочь для колхозов, а для нас будет тысяча четыреста восемьдесят тонн. Да по пятьдесят тонн от каждого совхоза. Стоит ли о том говорить! А для нас это еще восемьсот тонн. А вместе, что называется, итого: две тысячи двести восемьдесят тонн. И в целом ни вы не пострадаете, ни мы не ударим перед международным мнением лицом в грязь. Вот в чем сила коммунистического строя! Проверьте все расчеты, посмотрите сами. Я не с голыми руками приехал, я поработал основательно.

Да, он был прав, этот хваткий, дотошный Артамонов. Конечно, если вот так разбросать общую сумму по хозяйствам, от каждого сравнительно и не много получается.

— Ну, как? — сказал Василий Антонович, смотря в глаза Лаврентьеву.

— Тяжелый случай, Василий Антонович, — ответил тот. — Надо с бюро посоветоваться.

— Что ж, это верно, — сказал Артамонов, досадливо шевельнув бровями. — Берите трубку да обзванивайте членов бюро, и делов-то. А я бы, что касается меня, по такому делу никого бы и беспокоить не стал. Подумаешь — ракету в космос решили запустить! Всего-то ничего; силосом поделиться.

— По телефону, пожалуй, оно не выйдет, — ответил Василий Антонович, несколько смущаясь. — Бюро у нас собирается по вторникам. Во вторник вопрос этот и обсудим. Ведь дело не горит. Скот у тебя не падает от голоду, Артем Герасимович.

— Бюрократы вы, братцы, эх и бюрократы же! — Артамонов встал. — От того вот, что все обсуждаете, по любому поводу заседаете, оттого и тащитесь ни шатко, ни валко в хвосте. Смелее надо на себя принимать ответственность за решения. Пока вы так обсуждаете, у меня уже дело сделано.

— Видишь ли, — ответил Василий Антонович. — Ни я не губернатор, о чем мы с тобой уже как-то говорили, ни Петр Дементьевич не вице-губернатор. Мы коммунисты, облеченные довернем — с одной стороны, Центрального Комитета, с другой стороны, партийной организации области. Отвечаем и перед тем и перед другой. Ответственность слишком велика, чтобы столь легко размахиваться направо и налево. Обсудим во вторник, обдумаем, решим. Если и помогать соседу, то на законных, ясных, прямых, открытых основаниях.

— Ну идет! — Артамонов спорить не стал, потому, видимо, чтобы не раздражать упрямых соседей. — Только дело такое, сердитесь не сердитесь, во вторник снова приеду. Бюро во сколько?

— Да прямо с десяти начинаем. Но ты не спеши. Когда ни приедешь, вне очереди этот вопрос пропустим.

— Есть! — Он крепко пожал руки Василию Антоновичу и Лаврентьеву. — Верю, что без помощи не оставите. Вы народ крепкий, хотя еще и не очень опытный, отчего и колебания идут. Итак, до вторника.

— Остался бы, пообедали.

— Нет, нет, дел уйма. Ни минуты не могу терять. На мою область вся страна смотрит. Учитываете?

Он уехал. Василий Антонович и Лаврентьев долго сидели друг против друга, посматривая один другому в глаза.

— Штука, — сказал Василий Антонович.

— Штуковина, — сказал Лаврентьев. — И главное, Василий Антонович, дело все в том, что придется давать ему силос. Не поймут нас люди, если не дадим, если откажем в помощи. Высокогорцы — само собой. Те просто будут думать о нас черт знает что. Но и наши удивятся. Все-таки он прав. Коммунистические отношения — совсем другие, особые отношения. Одно досадно: нашим, как говорится, горбом почести будет себе зарабатывать.

— Ну это уж мелочи, Петр Дементьевич. Стоит ли говорить об этом.

— Отчего же, и об этом поговорить не лишне. Если бы он этих звезд не хватал с неба, у всех на виду, я бы лично так внутренне не противился ему помогать. А тут, извиняюсь…

— Зависть, значит? Черная, недостойная большевика, зависть. Эх, эх, товарищ Лаврентьев!

— Не зависть, а естественный протест против несправедливости.

— Дорогой Петр Дементьевич, если ты видишь несправедливость, убежден, что это несправедливость, и можешь ее доказать, заявляй в Центральный Комитет, не молчи, действуй, как подобает коммунисту.

— Все дело в том, что доказать я ничего не могу, Василий Антонович. Чую, ощущаю, но доказать не могу. Количественные и качественные показатели на его стороне.

— Так в чем же дело?

— А в том, что существуют еще и моральные показатели. В капиталистическом обществе они, может быть, не имеют никакого значения. В коммунистическом такие показатели по меньшей мере равны тем, материальным, а с моей точки зрения, пожалуй, стоят и повыше них.

Александр отпросился у Булавина и, взяв такси, к двенадцати часам дня приехал в больницу. Было немножко неприятно оттого, что не он один явился за Майей. В больничном вестибюле ее ожидала старшая сестра, на которую очень походила и младшая — такая же беловолосая, голубоглазая, с тихим голосом, приветливая; но по вискам ее, надо лбом, в отличие от младшей, уже успела пройтись седина. Был тут и муж старшей сестры, розовощекий, моложавый майор с артиллерийскими знаками на погонах. Все трое встречались и прежде — то здесь, в вестибюле, то в палате, возле Майиной постели; поэтому поздоровались как старые знакомые, и, когда сестру Майи позвали для оформления выписки, у Александра с майором нашлась тема для разговора. Заговорили о взрывчатых веществах, над которыми работал майор. Тоже, дескать, химия и тоже всяческие неожиданности. Потом заговорили о ракетной технике, и ни тот, ни другой не заметили, когда в вестибюле появилась Майя.