Всеволод Кочетов - Секретарь обкома

В солнечном лесу, на солнечных опушках, среди голубых снегов все забывалось, все старго-родские страсти казались мелкими и пустыми, и думать о них не хотелось.

В один из таких дней, встретив очередную зарю, Баксанов скатился с обрывов на лед Жабинки, пересек ее вкось и углубился в молодые сосняки. Лыжи легко скользили по просекам, по лесным дорогам. Кто-то куда-то тут езживал на дровнях: следы полозьев, окованных железом, следы лошадиных копыт, сено, вычесанное придорожными ракитами из саней… Бежали лыжи, упруго толкались о снег бамбуковые палки, увесисто давило спину двухствольное ружье двенадцатого калибра, в патронташе, тугим поясом стянувшем необоримый живот, медными рыжими глазками поблескивали капсюли патронов.

В стороне грохнуло несколько выстрелов. Баксанов не обратил на них внимания, — в эти дни охотников в окрестностях Заборовья встречалось не мало. Били зайчишек, били лис, куропаток.

Но вот он вышел к лоскутьям красной материи, развешенным на веревке толщиной почти в полпальца. Веревка змеилась вправо и влево по мелколесью, на высоте его пояса, уходя в темные чащи. Вдоль нее было натоптано, и вдоль нее прямо оттуда, где Баксанов только что слышал выстрелы, вывалив язык, мчался ошалелый, запыхавшийся волк. Увидев человека, волк метнулся в сторону от красных флажков. Но Баксанов, охваченный охотничьим азартом, уже сбросил через голову ружье, уже перезарядил его картечью и успел ударить вслед волку из обоих стволов. Он видел, как падали на снег срезанные выстрелом ветки молодых сосенок и березок, видел, как летели клочья пыжей. Но не сразу сообразил, что же с волком.

А волк с разгона ушел мордой в рыхлый снег и лежал шагах в семидесяти впереди, возле почерневшей от старости, кособокой елки.

С бьющимся, разволновавшимся сердцем Баксанов медленно пошел к нему.

— Молодой человек! — услышал он грубый, властный окрик. Из чащи наперерез ему, ступая широкими охотничьими лыжами, шел грузный большой дядя в просторной куртке из зеленого сукна, в высоких черных валенках; большой ручищей без рукавицы он легко держал за резную шейку ложа ружье, положив его стволами на плечо. — Ты кто такой? — спросил, подойдя вплотную. Седые волосы были обметаны инеем, инеем пушились и мохнатые брови, из-под которых тяжелым взглядом смотрели холодные глаза.

— А вы кто такой? — ответил Баксанов достаточно вежливо для той лесной обстановки и для столь бесцеремонного вопроса.

— Если я спрашиваю, надо отвечать, — сказал грозный охотник. Он уже не назвал Бакса-нова, молодым человеком, очевидно разглядев вблизи, что это не совсем так.

— Пожалуйста, отвечу. Я лицо несекретное и не номенклатурное, — сказал Баксанов с улыбкой. — Я писатель. Фамилия моя Баксанов.

Охотник кашлянул.

— Евгений? — спросил менее грозно. — Так точно. Евгений Осипович.

— Будем знакомы! — Охотник переложил ружье в левую руку, правую подал Баксанову. — Артамонов. Секретарь здешнего обкома. А вы, товарищ Баксанов, на чужую территорию заехали! — Он засмеялся. — Нарушитель госграницы. Пойдем посмотрим волчишку.

Пока шли к убитому волку, в лесу, спеша за Артамоновым, появились ещё люди с ружьями. Баксанов с интересом рассматривал знаменитого Артема Герасимовича, «отца» области, которая под его руководством одерживает одну победу за другой. Он не плохо знал Василия Антоновича Денисова. Интересно было разобраться, чем же Артамонов отличается от Денисова, чем берёт над ним верх.

— А вы его здорово, товарищ писатель!.. — Артамонов тронул волка ногой. — Наповал! Перехватил, дорогой мой, у меня. Я вон там стоял. Ждал его, бродягу.

— Будем считать добычу совместной, — предложил Баксанов миролюбиво. — Для меня, во всяком случае, она случайность. Я не очень охотник. За всю жизнь убил с десяток зайцев, одну лису, с полсотни уток да десятка два тетеревов. Волк этот — первый настоящий зверь. Сам удивляюсь, как я его спроворил!

— Что ж, победу надо отметить, — сказал Артамонов. — Тем более что первая. Тут недалеко у нас привал устроен. Пойдем, выпьем чарку. Пойдем, пойдем, не отказывайся. Нехорошо соседей обижать.

Баксанов пытался было отнекиваться, ссылаться на то, что его ждут в Заборовье. Артамонов и слушать ничего не хотел. Пришлось уступить. Утешался только тем, что получил возможность понаблюдать за такой знаменитостью, которая, как говорят, идет в гору, и не исключена возможность, что подымется до руководящих постов в ЦК.

С километр шли на лыжах. Артамонов расспрашивал о том, как обстоят дела на Старгород-чине. Баксанов рассказывал о планах перестройки Заборовья, о работе, какую они проводят с архитектором Забелиным.

— Это правильно, — одобрил Артамонов-Покультурнее нашему народу надо жить. Он этого заслужил. Замечательный народ.

Вышли к полянке, на которой толпилось довольно много людей, стояло с десяток розвальней, набитых для мягкости сеном. На снегу возле них лежали ещё три волка. Лошади косились, всхрапывали, стучали копытами.

— Двух царапнул я, — с гордостью сказал Артамонов. — Ну, поехали, поехали! — Он обернулся к людям в белых военных полушубках. — Оставь лыжи, товарищ Баксанов. Забудь о них. Привезут. Садись сюда, на сенцо. Вот так, рядышком. Ну, двинули!..

Через полчаса езды, во время которой Артамонов рассказывал о том, как ему удалось «царапнуть» двух волков, добрались до нескольких строений на опушке леса. Был здесь и большой, двухэтажный, обшитый новым тесом дом. В нём оказалась вода, ее качали мотором из колодца, была, следовательно, и канализация, было электричество — столбы шагали сюда от ближайшего районного центра. В комнатах держалась теплынь от батарей центрального отопления.

— Вот так и живем, товарищ Баксанов! — Артамонов сбросил зеленую куртку и меховую шапку. — Раздевайся. Будем обедать. Гостю рад.

Люблю я вас, деятелей литературы и искусства. Народ вы путаный. Но интересный. Не обижайся. Что правда то правда, чего там, сам же знаешь. Вымыли руки, обхлестанные морозом лица, сели на диван.

— А что это за дом? — поинтересовался Баксанов.

— Сторожка нашего охотничьего хозяйства, — небрежно ответил Артамонов. — Перебирался бы, между прочим, товарищ Баксанов, к нам, в Высо-когорск. И к Москве на триста километров ближе, и вообще, у нас почет творческим работникам. Квартиру бы дали, какую только захочешь. Специально бы оборудовали. Наметили бы в строящемся доме и оборудовали по твоему личному плану. Кабинет бы, изолированный, звуконепроницаемый. Я же вас, писателей, знаю. Вам тишина нужна. Всякие радиолы и телевизоры за стенкой — для вас убийство. Неправду говорю?

— Совершеннейшую правду, Артем Герасимович. — Баксанов с ещё большим интересом смотрел на Артамонова. — Это заманчиво, чертовски заманчиво. Не все вот так, как вы, понимают нашу общую беду. У нас же учреждения, конторы какой-нибудь нет. Наше рабочее место дома. Работаем дома, надомники. Верно?