Сабир Азери - В тупике

И каждый раз после такой ночи Кафар задавал себе вопрос: а не виделось ли то же самое матери? Ему хотелось спросить у нее об этом, но он не решался, боясь разбередить ее рану.

А однажды получилось так, что утром они остались вдвоем, и Кафар вдруг проговорился, что видел ночью отца.

Мать вздрогнула, словно что-то больно кольнуло ее. Она жалобно посмотрела на сына и спросила:

— Значит, он и тебе сегодня приснился?

— Ну, не то чтобы приснился… Но как живого видел. — А он с тобой говорил о чем-нибудь, о чем-нибудь спрашивал?

— Н-нет…

— Это потому, что он ушел из мира, не дав вам последнего благословения, унес последние слова в сердце.. — Гюльсафа вдруг прижалась к сыну. — Несчастный и ко мне приходит по ночам. Каждый раз, как я делюсь с вами своим гррем под черным инжиром, он непременно мне снится.

— Ас тобой что — разговаривает?

— Разговаривает. Как думаешь, что он сказал в этот раз? — Кафар пораженно смотрел на мать. — Тебе, говорит, хорошо — собрала вокруг себя детей, разговариваешь с ними, смеешься, а я так далеко от вас остался… Так иди же, говорю, кто тебя не пускает? Как я ни стараюсь, говорит, не могу Гияса с собой забрать. Он, говорит, человек больной, на кого я его там оставлю… Даже на том свете о других продолжает беспокоиться! Стал жертвой Гияса, и снова переживает за него…

Махмуд, отец Кафара, попал под поезд, когда вез в больницу своего фронтового друга Гияса. Мотор машины заглох на переезде, прямо на рельсах, а тут поезд. Шофер бросил машину и бежать. Отец попытался вытащить Гияса из кабины, но не успел, и оба они оказались под колесами…

На следующий день Гюльсафа собирала всех своих внуков и шла с ними в сад. Там они сгребали в большую кучу опавшие листья, сухие ветви, прочий мусор; все это торжественно сжигалось на костре. Сама Гюльсафа, не удержавшись, брала топор, принималась обрубать запущенную вишню. Из года в год разрасталось огромное дерево, стало уже помехой в саду.

Кафар отнимал у нее топор, и Гюльсафа возвращалась к костру, к внукам. Она разговаривала с ними нарочно громко — чтобы слышно было соседям:

— Вот, мои дорогие, ваш папа поставит дом вон там, в верхней части сада. А дяди ваши — там, один тоже вверху, другой — чуть пониже. А вообще-то, я бы на их месте строила все дома рядом. Слава богу, места столько, что никто никому мешать не будет. Ну, что, права я, мои родные?

И дети хором кричали: «Права, права, пускай будут рядом, мы тогда будем все вместе играть!»

— Вот и молодцы. Где многолюдно, там и весело, вам и скучать некогда будет.

А соседки, слыша эти слова, говорили:

— Поздравляем тебя, Гюльсафа. Опять собрала вокруг себя внуков. О чем это вы там с таким удовольствием советуетесь?

— Дай бог и вам всегда праздников. Дети приехали — надо посоветоваться, где строить новые дома, как их строить…

Сияло в такие минуты лицо Гюльсафы, и даже не вспоминала она ни про давление, ни про сердце.

— Ах, Кафар, — призналась она однажды, — когда вы приезжаете — я совсем забываю, где у меня сердце.

Гюльсафа советовалась и с соседками. «Хочу, — говорила она, — чтобы Кафар себе двухэтажный дом построил. Я бы тогда могла утром или вечером подниматься на второй этаж, пить на веранде чай, рассказывать моим деткам сказки и смотреть оттуда на двор, на сад. Ведь если смотреть сверху — и двор, и сад видны как на ладони… Хочу, чтобы дом был двухэтажный и чтобы не похож был на все другие».

Когда Кафар слышал все это, он еще острее ощущал свое бессилие, свою беспомощность. Он понимал, что при нынешней своей жизни ничего не сможет сделать, чтобы исполнилась мечта матери, и от этого еще сильнее терзалась мукой его душа. И еще сильнее становился его страх, что мать, как и отец, умрет неожиданно, и тогда несбывшаяся ее мечта ляжет на сердце тяжелым камнем, превратится в вечную рану, которая станет жечь его до самого последнего дня…

…Оба, и отец, и сын, смотрели на загипсованную ногу. Она опять так чесалась, что Кафар не находил себе места. Он прекрасно понимал, что царапай, не царапай сверху, хоть все ногти обломай, а все равно это не поможет; но остановиться он уже не мог — так он все-таки хоть что-то предпринимал, чтобы утишить зуд. А зуд, казалось, наоборот, становился еще сильнее.

Махмуд взял в руки его ступню, принялся массировать оставшиеся открытыми пальцы. Они были совсем зелеными, холодными как лед.

— Это все от гипса. Очень сильно сверху стянул профессор, вот кровь в пальцы и не поступает. — Кафар захотел пошевелить ими, но ничего у него из этого не вышло, пальцы были неподвижны. — Не понимаю, почему он не снимает эту гадость! Ведь сам же сказал вчера, что последний рентгеновский снимок очень хороший, кость срослась правильно.

— Ничего, папа, через несколько дней снимут с тебя гипс…

— Вчера профессор Муршудов то же самое мне сказал. Говорил, что пока не решается снимать, рано. Боится, как бы от ходьбы снова кость не разошлась…

— Наверно, он прав. Ему же виднее… — Махмуд, не находя в себе сил посмотреть отцу в глаза, продолжал осторожно растирать его мертвенно-зеленые пальцы, хотя Кафару этот массаж не приносил никакого облегчения. — Профессор вообще-то хороший человек… Что ты собираешься… — Махмуд запнулся на полуслове, испугался вдруг, что отец может обидеться. Кафар все понял и сам договорил за сына:

— Да, ты прав, они все очень неплохие люди. И профессор, и сам академик, и жена его Гемер-ханум. Ведь они же не нарочно сбили меня, верно? Просто несчастный случай… Честно говоря, мне теперь даже неудобно перед ними. Они столько внимания проявляют, столько заботы, что просто неловко. Я уже сколько раз говорил твоей матери: хватит, не принимай больше от них продуктов. Нет, ничего не хочет слушать. Я уже и профессора несколько раз просил об этом, по секрету тебе скажу. Но и он меня не слушает. Похоже, что и они тоже твоей матери боятся.

Оба усмехнулись.

— Ну что за незадача такая со мной приключилась! Столько лет в городе живу, в самых оживленных местах улицу переходил — и ничего. А тут, в своем тупике, у самых дверей и, пожалуйста, — угодил под машину! Видно, так уж мне суждено было, где-то должен был попасть под колеса! Хорошо еще, что рядом с домом, что травма небольшая. Верно говорят: чему быть, того не миновать. Ни за что не миновать!

Кафар говорил все это, а сам прекрасно понимал, что оба они — и он, и сын — сознательно оттягивают какой-то более важный разговор. Ведь неспроста же Махмуд пришел к нему в такое позднее время, дождавшись, пока уснут мать и сестра; значит, сыну от него что-то нужно.

— Ну что, как твой диплом?

— Да что диплом, защитил уже. Все защищаются, — махнул рукой Махмуд и умолк. Никак он не мог решиться начать разговор, ради которого пришел.